Вернуться на Главную страницу

Владимир Мартыненко, доктор политических наук, профессор

PERICULUM  IN  MORA* 

Банковский надзор и закон о страховании вкладов в России  contra  гражданского общества

Журнал «Наука. Культура. Общество.», №2, 2005,  стр.3–41

Введение

Ненадлежащее страхование или «Много на себя брать, но мало отдавать»

Антибухгалтерский «надзорный подход» в исполнении «ненадлежащего» Центрального банка

Ненадлежащее определение ненадлежащих активов

Ненадлежащее исполнение–«перевыполнение» федерального закона «О Центральном банке РФ (Банке России)» – Закон как дышло, куда «ЦОБ, ЦОБЭ, ТПР-Р-РУ!» – туда и вышло

Ненадлежащее использование инструментов банковского надзора – «Средства у нас есть, у нас ума не хватает»

Ненадлежащее понимание бухгалтерского учета, – «Переворот в мозгах из края в край» или «Мастер класс ЦЭБЭ»: Как из убытков настрогать прибыль

Неадекватное понимание своих прав и обязанностей, или Новый способ отъема денег и перераспределения собственности

Капкан для банков и торфяной пожар для экономики

Вместо заключения


Вместо заключения

На столе лежала раскрытая книга.
Это был роман «Что делать?»…
 Ф.М.  Достоевский  «Бесы»
 
П 

ри больной банковской системе всегда будет оставаться больной и Россия. Как липкая паутина, опутывают жителей нашей страны «роковые тайны» Банка России. «Страшные и пугающие слухи» как «нечто неясное и неизбежное» вторгаются в быт обывателей, сеют неуверенность и подозрения. «Тайны, секреты! Откуда у вас вдруг столько тайн и секретов явилось!», — восклицает в недоумении Степан Трофимович Верховенский, герой «Бесов» Достоевского. Тайна прошлого, тайна брака, тайна семьи, тайна убийства держат в тисках едва ли не каждого персонажа романа. Всякое слово двусмысленно, всякое действие — с двойным дном, и всякий человек вовсе не тот, за кого себя выдает. «Это город тайн», — записал Достоевский в черновых материалах к роману. Перефразируя Достоевского можно сказать «Банк России — скопище тайн». В своих работах мы хотим приоткрыть тайные завесы над «неизвестной политикой Банка России».

Права, когда, наконец, тайна «объявляется» или сама «выходит наружу», люди часто с ужасом шарахаются от правды, горестно восклицая: «Это не то, нет, нет, так не может быть!». Но когда из тайных события превращаются в явные, они обнаруживают свое истинное лицо; «с хохотом и визгом» изнаночный бесовский мир выдает свои секреты. И тогда помолвка оборачивается трескучим скандалом, именины — сборищем заговорщиков, «праздник гувернанток» — разбоем и пожаром, «роковая страсть» — разлукой и гибелью, «последняя надежда» — гримасой отвращения и петлей, а хороший с виду закон становится в руках приличных с виду работников действенным коррупционным инструментом. Не только люди, но и события бывают ряжеными. Они только притворяются благопристойными и приличными, однако под видом одного происходит совсем другое, под личиной дозволенного таится запрещенное, под маской легального совершается подпольное.

Мир испорченный и отравленный, с плотной и густой атмосферой тайн, с событиями-оборотнями и людьми-ряжеными порождает тайных эмиссаров власти — ревизоров, соглядатаев, шпионов. Соблазн злоупотребления самозваной властью в «Банке тайн» чрезвычайно велик и легкодоступен — достаточно воображения и ловко пущенной в ход сплетни. Обаяние секретных поручений, особых полномочий, приватных связей в Банке России действует неотразимо; иллюзия «высоких сфер», «заграничных комитетов», «непрерывных заседаний», «бесчисленных разветвлений» и «центральных бюро» смущает даже и нелегковерных. Микроб самозваной власти, пусть и совсем незначительной, кружит голову, и «самозванческая мелкота» — «мелкие бесы» — любой ценой стремится узаконить свой статус, укрепиться в новом качестве, удостовериться в надежности полномочий вышестоящего. Поэтому представление о Банке России как об эмиссаре с высоким мандатом, го своего роде финансовом гуру, «как-то сразу укоренилось и, натурально, льстило» всему обществу. Хотя на поверку оказывается, что Банк России — это капище невозмутимых мудрецов. Их главный ритуал — упорное ожидание бесплатного чуда. И, как всегда бывает в этих условиях, оплачивает это беззаботное сытое ожидание никогда не наступающего чуда все население страны.

Болезнь русской личности, слабость и неопределенность пределов, ею занимаемых, легкость, с какой душа человека вытесняется из круга своего бытия, — эти основные черты российского самозванства проявились в «Бесах» Достоевского с поистине неистощимым разнообразием вариантов.

Вряд ли можно назвать другое подобное произведение, даже и у Достоевского, где слабость и неопределенность пределов, занимаемых человеком, были бы столь значительны. Рамки бытия персонажей «Бесов» непросто слабы и неопределенны, они попросту фиктивны. Статус человека зыбок и крайне неустойчив; с большим трудом и лишь очень условно можно говорить о героях «Бесов», кто они. Видимость некоего положения, вывеска, под которой многие из них живут и «что-то там делают», меняется от ситуации к ситуации; и даже тот, кто настойчиво пытается уяснить свой статус, испытывает серьезные затруднения.

В тех случаях, когда статус человека определен его профессией или службой (Кириллов -инженер, строитель мостов, Шатов — помощник приказчика у купца, Липутин — губернский чиновник, Лямшин — почтмейстер, Виргинский и Хроникер — мелкие конторские служащие и т.п.), служба, равно как и «присутственное место», также оказывается фикцией, ибо люди пребывают вне круга казенных обязанностей во все время своего романного существования. Не осознавая всей полноты своей ответственности, чиновники Банка России, как и герои «Бесов» сосредоточены на неких «сокровенных» планах, захвачены своими материальными сиюминутными потребностями, одержимы подпольными идеями. Борясь то за сохранение своих, то за разоблачение чужих тайн, они с необыкновенной легкостью втягиваются во всевозможные интриги, обманы и преступления. Подпольная деятельность приобретает профессиональный характер, полулегальное существование порождает манию «чужого статуса»: законность и видимость законности — это не одно и тоже. Человек выдает себя не за того, кто он есть, и стремится к несвойственной для него роли; участвуя в событиях, которые имеют второй, изнаночный смысл, он присваивает не принадлежащую ему власть.

Имитация института коммерческих банков — ударный пункт программы Банка России. «…Надобно, чтоб они были… ну, а с другой стороны, надо, чтоб их и не было. Все судя по взгляду правительства. Выйдет такой стих, что вдруг учреждения окажутся необходимыми, и они тотчас же у меня явятся налицо. Пройдет необходимость, и их никто у меня не отыщет» — декларация губернатора Лембке. Если бы руководство Банка России было бы с нами откровенным, то мы, скорее всего, услышали бы подобные слова из его уст по отношению к российским коммерческим банкам.

«Бесовская» власть Центрального банка,
40  Персеверация [лат. perseveratio — упорство] — стереотипное повторение у человека какого-либо психического действия, образа, высказывания или состояния.
41  [Жена, разгадывая кроссворд:] — Страна пирамид. Шесть букв? [Муж, отвлекаясь от газеты:] — Россия! («Известия». 1996, 2 марта).
которая признает законом только самое себя и стремится к «самовозвеличиванию», становится единственной и реальной ценностью манипуляционного и имитаторского способа надзора — мрачной социальной карикатуры, клишированной персеверации40 перформанса сберкассы в «стране пирамид»41, пародией на банковскую деятельность.

Власть Центрального банка «в законе», равно как и самозванцы, рвущиеся к власти, создают идеологический миф, который должен обосновать все властные притязания туманом надзорной неопровержимой законности, а всю ответственность за недостатки и экономические провалы своей политики возложить на «плохих», «нерадивых», «карманных», «промывочных», «дутых» и т.д. коммерческих банков, провоцируя все общество (по видом борьбы с ними) фактически на борьбу с собственными сбережениями, возможностями и условиями собственной самореализации, которые призвана предоставлять кредитно-банковская система. Но даже политическая власть должна, наконец, понять, что любой провокатор так или иначе, рано или поздно выйдет из-под контроля. Любую деятельность, находящуюся за пределами морали и экономической целесообразности, невозможно поставить рамки. Провокатор, предавший, и не раз, одну сторону — гражданское общество, обязательно предаст и другую — Государство. Услуги провокатора всегда стоят дорого, и их очень трудно контролировать. Но главное — никогда нельзя рассчитывать на его верность и порядочность.

Привычное стремление к имитации и маскараду власти надзора, к бутафории и фикции в институтах управления банковским сообществом имеет в своей основе одну серьезную причину. Как известно, «сомнительная законность» законной власти всегда порождает злоупотребление силой со стороны власти, не имеющей никакой другой идеи, кроме сохранения собственного статуса и благополучия. Власть случайных людей, доставшаяся им путем интриг и мошенничеств, стремится узаконить свое положение любыми средствами, поэтому произвол со стороны аппарата власти выступает как способ «самозащиты» в целях «удерживать» недоверие и сомнение общества в ее допустимых пределах. «Но еще важнее другое.
42  Полное безразличие, состояние, когда всё «до фени».
43  «Идиоты честные / как лопаты / Идиоты ясные / Как плакаты / Идиоты хорошие в общем ребята / Да только идти среди них жутковато / Идиотские песни поют идиоты / Идиотские мысли твердят идиоты / И не знают и знать не хотят идиоты / Что однажды придумали их идиоты / Идут работяги идут дипломаты / Идут коллективы активы и роты / И вдоль бесконечной кирпичной ограды / Идут идиоты идут идиоты / Играет оркестр „Марш идиотов“ / Идут — и конца нет параду уродов / И кажешься сам среди них идиотом / Затянутым общим круговоротом / А может быть это нормально? Природа? / И есть и движенье и цель и свобода? / Недаром же лезли на ствол пулемета / Как листья осенние гибли без счета… / Так пусть же умру за мечту идиота / С блаженной улыбкою идиота» (Генрих Сапгир. Стихотворения и поэмы. СПб., 2004. С. 186).
44  Дискордантность [лат. discordare не соответствовать] — в психиатрии утрата единства психических процессов.
45  Академика Петра Леонидовича Капицу как-то спросили: почему наши руководители делают столько глупостей? Неужели у нас такая интеллектуальная нищета, что уже не осталось людей, способных на умные государственные рекомендации? Он сказал: нет, мы богатейшая в этом отношении страна. Но, к сожалению, судьбу рекомендаций самых мудрых, самых дальновидных умов решают не самые умные и дальновидные чиновники («Государство пытается науку побеждать» // «Новая газета». 2005, № 1, 10 января).
Власть, запятнанная самозванством и своеволием, неминуемо порождает и воспроизводит новых самозванцев-претендентов; эскалация самозванства углубляет эскалацию произвола и насилия.

Социальная утопия с репутацией догмы — такой представляется программа реформирования банковской системы России в «Бесовском» авантюрном дофеническом42 исполнении Банка России — этакий зловещий симбиоз полтергейста и бравурного «Марша идиотов»43. «Идеологическое своеволие» Банка России проявляется в провозглашении им себя единственным носителем истины, в политической программе переделки банковского сектора «по новому штату» без необходимости предоставления обществу гарантий ее экономической состоятельности; аморальность деятелей, готовых самозвано присвоить себе право распоряжаться чужой собственностью, объявлять «счастьем» вкладчиков и кредиторов уничтожение их средств и сбережений в ликвидируемых банках, образует некий изначальный дефект того теоретического фундамента, который положен в основу социального проектирования банковской реформы. Для нормального функционирования банковской системы России требуется «излечить» как Центральный банк от дискордантности44 и наркотической зависимости безответственности, так и общество от галлюцинаций и «халявно»-утопических мечтаний.

Благодаря экономической утопии и догмам, принимаемым на веру, наше представление о банковском сообществе, извращенное еще и «неблагоразумным» надзором, настраивается на мифологический лад авантюристов от власти45. В результате процесс канонизации и клиширования «дремучих» догматов из «утопического набора» инструментов денежной политики «ненадлежащего» центрального банка зашел уже слишком далеко. Настолько далеко, что практически перешагнул «точку невозврата». Periculum in mora.

Вместо заключения