|
 |
Государство и гражданское общество — дихотомия или единство?*
В. В. МАРТЫНЕНКО
В статье раскрываются внутренние противоречия современных концепций гражданского общества, их политический и идеологический подтекст и социальное значение. Недостатки и неадекватность указанных концепций рассматриваются с учетом выявления путей повышения социальной ответственности политической власти, а также переосмысления теоретического наследия и взглядов ведущих представителей политической философии на государство и гражданское общество. Обосновывается необходимость изменения смыслового содержания, ракурса зрения и критериев, используемых для оценки функционирования государства и гражданского общества.
The article offers a critical analysis and reveals internal contradictions of the modern concepts and interpretations of civil society taking account of the political and ideological factors exerting infl uence on their evolution and social signifi cance. The defi ciencies and inadequacy of these concepts are considered along with the reassessment of theoretical heritage left by the leading political philosophers and their views on state and civil society and in the context of the needs and aspirations to enhance social responsibility of government. It proves and justifi es the necessity for changing the semantic content, present-day outlook and criteria used to assess the role and functioning of the state and civil society.
ключевые слова: государство, гражданское общество, демократия, естественные права, политическая власть, политическое общество, право, кредитные отношения, социальное развитие, тирания.
key words: civil society, credit relations, democracy, law, natural rights, political power, political society, state, social development, tyranny.
В последние пятнадцать лет в научно-политической лексике вновь, после примерно векового забвения, громко зазвучал термин «гражданское общество». Внимание к проблематике гражданского общества подстегивается чувством социальной незащищенности граждан, их озабоченностью проявлениями грубости и жестокости органов государственного правопорядка, разгулом преступности и немотивированного насилия, невозможностью добиться справедливости в судебной системе, все более очевидными социальными диспропорциями, социальной апатией, утратой веры в собственные силы и т.д.
При обострении таких симптомов, с одной стороны, в среде либерально настроенных кругов общества наблюдается стремление выдвинуть противовес идеологии государственного диктата, выявить своего рода противоядие от религии государственной вседозволенности. С другой стороны и представители власти пытаются найти некий громоотвод, чтобы отвлечь общественное внимание от принципиальных недостатков в функционировании государственных структур, переключить его на проблемы, якобы имеющие независимый от власти характер и порожденные самим обществом. В современной России указанные два стремления с противоположными целями проявились и нашли свою точку пересечения в обоюдном интересе к термину «гражданское общество».
Одна сторона стала применять этот термин для обозначения и обоснования необходимости создания некой структуры, призванной объединить так называемый «независимый бизнес, свободную прессу, общественные организации и партии». Такая структура представлялась чуть ли не как комитет общественного спасения России. По меньшей мере, она позиционировалась как условие появления «реальной» демократии, в качестве примеров которой в основном использовались идеализированные образы социально-политического устройства «западных» стран.
Другая сторона также прибегала к указанным образам, но смысловое содержание понятия «гражданское общество» ограничивалось проблематикой формирования и функционирования разнообразных общественных организаций. Указывая на недостаточный уровень развития таких организаций в России и заявляя о готовности государства помочь становлению неправительственных и некоммерческих организаций, представители власти подчеркивали необходимость первоначального развития гражданского общества до некоего уровня, только после достижения которого может появиться возможность использования демократических процедур в полном объеме.
Характерно, что разговоры о необходимости развития гражданского общества в России на практике стали использоваться средствами массовой информации по аналогии с ранее озвучиваемыми лозунгами, призывавшими к строительству «развитого социалистического общества» и «коммунизма». Отличие лишь в том, что сегодня наблюдаются два подхода к достижению «великой цели». Один подход представляют сторонники действующей власти, которые обосновывают важность участия государства в становлении гражданского общества, а другой — ее критики, которые требуют отстранения государства от этого процесса.
Вместе с тем оба подхода фактически сводят проблематику гражданского общества к вопросам развития демократических процессов и процедур. При этом из поля зрения благополучно исчезает уже давно перезревшая проблема переформулирования функций и задач самого государства, а также социальных механизмов формирования прав и обязанностей членов общества.
К сожалению, политические и идеологические интересы, связанные с использованием термина «гражданское общество», оказали воздействие и на характер научных дискуссий. Сегодня при обсуждении этого вопроса наблюдается не просто «теоретический плюрализм», но и своего рода научная амнезия. Причем создается впечатление, что приверженцы различных концепций гражданского общества имеют смутное представление о теоретическом «наследии» в этой области.
Понятно, что большое число политических и социологических категорий можно отнести к изменчивым и «текучим». Нельзя назвать новостью и факт широкого использования в политической лексике понятий, искаженных текущими практическими интересами и смысловыми оттенками социокультурного и исторического характера. Вместе с тем ситуация, которая сложилась в научном сообществе вокруг понятия «гражданское общество», не может не вызывать определенное недоумение. Речь, в частности, идет о том, что значение указанного термина искажается (по сравнению с его первоначальным смыслом) не только при рассмотрении современных реалий, но по отношению к его использованию в политических теориях прошлого. Например, в ряде учебных программ, разработанных по «истории политических учений» в разделе, посвященном политической философии XVII в. и рассмотрению концепций Г. Гроция, Т. Гоббса и Дж. Локка, от студентов и аспирантов требуется раскрыть вопрос, который называется «гражданское общество и государство как основная дихотомия европейской политической жизни». Между тем все вышеназванные философы не противопоставляли понятия «государство» и «гражданское общество», а тем более не определяли их как взаимоисключающие (что предполагает использование термина «дихотомия»), но, наоборот, употребляли их в качестве синонимов.
Искаженные представления и забвение основ политико-философских концепций прошлого неизбежно приводят к воспроизводству внутренне присущих им недостатков, способствуют неразберихе как на уровне политической теории, так и практической политики. Не случайно сегодня одни авторы, эклектично соединяя противоречивые положения, содержащиеся в подходах различных философов к определению государства и общества, возвеличивают гражданское общество до уровня какого-то надгосударственного организма, «самоорганизующегося» образования, устанавливающего контроль над государством. Другие объединяют указанное понятие с одной из дефиниций общества в целом как «совокупности всех способов взаимодействия и форм объединения людей». Третьи понимают под ним эмпирическое разнообразие организационных групп, действующих в пространстве между государством, с одной стороны, и семьей и индивидуумом — с другой, по существу, повторяя одно из противоречивых определений гражданского общества, имевшихся у Г. Гегеля. При этом к государству выдвигаются определенные требования. Их основной смысл состоит в том, чтобы для граждан были обеспечены правовые условия, позволяющие им создавать различные объединения, которые смогут взаимодействовать с государственными структурами и добиваться претворения в жизнь своих групповых интересов и целей.
Исходя из такого подхода, уровень развития гражданского общества той или иной страны предлагается оценивать количеством различных добровольных организаций в расчете на одного гражданина. Одновременно говорится о необходимости политической «толерантности», которую должны исповедовать различные организационные элементы гражданского общества, о том, что их деятельность должна быть подчинена логике не противоборства, а согласия, выстраиваться по типу «горизонтальных», а не «вертикальных» моделей принятия решений. Более того, некоторыми авторами достижение атмосферы толерантности определяется как наиболее важная задача развития гражданского общества.
В этой связи, как нам представляется, нелишне будет опять вернуться к истокам философско-политической мысли и вспомнить историю появления термина «гражданское общество», который является далеко не «новым словом в науке».
Начнем с того, что первоначально в политической философии термины «государство» и «гражданское общество» не только не противопоставлялись друг другу, но использовались в качестве взаимообусловленных, взаимосвязанных и взаимозаменяемых понятий. Гражданское общество рассматривалось как объединение граждан, то есть как общество, организованное в виде государства. Такой подход можно обнаружить в «Политике» Аристотеля, где государство определяется как общность граждан, или как «политическое общение граждан». При этом граждане называются «общниками государства» и членами «гражданской общины», а понятие «политическое общение граждан» используется в значении «государственный строй» [Аристотель 1983, A.I.1, Г.I.13, Г.II.2]1.
Заметим, что сегодня отдельные социологи и политологи, выстраивая свои концепции гражданского общества, подкрепляют их отдельными цитатами из трудов Аристотеля. При этом, как правило, они пытаются доказать тождественность терминов «политическое общество» и «гражданское общество», но исключить из этого тождественного ряда понятие «государство», которое при таком раскладе неизбежно «повисает в воздухе». Кроме того, многие авторы, расчленяя понятия «государство» и «гражданское общество», возможно, сами не осознавая этого, воспроизводят аристотелевский подход к делению граждан на две группы: полноправных и «условно справедливых». Здесь следует напомнить, что «условно справедливые» граждане (не говоря уже о рабах) в предложенном Аристотелем идеальном государственном устройстве не обладали даже потенциальной возможностью претендовать на занятие государственных должностей. К числу таких условно полноценных граждан относились все, кто занимался физическим трудом. Причем в эту категорию включались земледельцы, ремесленники, торговцы, а также профессиональные музыканты и художники.
Для таких граждан единственное благо, которое они должны были получать от нахождения в составе государства (гражданской общины), по мнению Аристотеля, состояло в сохранении за ними права на жизнь. В теоретических конструкциях современных авторов указанная группа граждан получает своего рода дополнительный утешительный приз. За отказ от претензий на государственную власть они включаются в состав негосударственного «толерантного» гражданского общества. При этом вопросы о сущности и функциях самого государства, а также проблема адекватного государственного устройства и обеспечения ответственности власти (которые, кстати, поднимались в произведениях Аристотеля, Платона, Цицерона и других философов) в значительной степени остаются открытыми.
Речь, в частности, идет о проблеме предотвращения тирании, которая, например, в произведениях Платона напрямую связывалась с недостатками, присущими демократическому устройству государства (определяемому как строй, «уравнивающий равных и неравных»), а у Аристотеля и Цицерона возможность перехода к тирании не исключалась для любой из форм государственного устройства. Платон решение данной проблемы видел лишь в случае появления идеального государства, управляемого философами, наделенными божественной мудростью, и лишения представителей власти права обладания частной собственностью и семьями. В трудах Аристотеля, а также Цицерона такой вывод предварялся рассмотрением возможности решения этой проблемы в том же духе, который сохраняется и в современных либеральных концепциях, предполагающих систему разделения властей, призванную на пути тирании и тоталитаризма поставить заслон из «сдержек и противовесов». Только у Аристотеля и Цицерона данный механизм назывался не «система разделения властей», а «смешанная форма государственного устройства», включающая принципы монархической, аристократической (олигархической) и демократической организации власти в рамках гражданской общины. Причем Цицерона можно даже назвать родоначальником концепции «управляемой демократии», при которой у большинства членов гражданской общины появлялось лишь формальное право выбора представителей власти, а также принятия законодательных и судебных постановлений. Реальные рычаги власти сохранялись за ограниченным кругом оптиматов, под которыми понимались «лучшие и наиболее справедливые граждане». Вместе с тем удовлетворительное решение проблемы предотвращения возможностей для появления тирании, решение, получаемое только в результате и за счет правильного устройства гражданского общества, опирающегося на систему сдержек и противовесов, указанными философами так и не было сформулировано. Не найдено это решение и до сих пор, а современные рассуждения на тему гражданского общества углубленному научному поиску данного решения не способствуют.
Заметим также, что наиболее подробно и красочно в произведениях Платона, Аристотеля и Цицерона описываются именно принципы функционирования государственной тирании, а также собирательные и индивидуальные образы тиранов, которые в основных своих чертах неоднократно воспроизводились в жизни на протяжении всей истории цивилизации, не утрачивая и постоянно демонстрируя свою современность.
Например, Платон в «Государстве» раскрывает (словами Сократа) психологический портрет и методы правления тирана следующим образом. Получив власть (в условиях политического похмелья, наступающего после опьянения демократическими свободами, понимаемыми как своеволие, вседозволенность и безответственность), тиран вначале притворяется «милостивым и кротким», «дает много обещаний частным лицам и обществу», «освобождает людей от долгов и раздает землю народу и своей свите». Затем он начинает уничтожать своих врагов. Посчитав, что он, таким образом, укрепил свою безопасность, тиран в качестве своей основной задачи определяет постоянное вовлечение «граждан в какие-то войны, чтобы народ испытывал нужду в предводителе», а также в целях того, «чтобы из-за налогов люди обеднели и перебивались со дня на день, меньше злоумышляя против него». Кроме того, постоянно будоража в народе страх посредством ведения войны и угрозы войны, тиран получает возможность ликвидировать всех людей, которых «он заподозрит в вольных мыслях и в отрицании его правления», под предлогом, «будто они предались неприятелю». Далее Платон говорит о том, что такие действия делают тирана «все более и более ненавистным для граждан». Это приводит к тому, что и некоторые из влиятельных лиц, способствовавших возвышению тирана, начинают явно или скрыто выражать недовольство происходящим. «Чтобы сохранить за собой власть, тирану придется их всех уничтожить, так что, в конце концов, не останется никого ни из друзей, ни из врагов, кто бы на что-то годился». В результате подобного «очищения», когда в социальном организме удаляется все лучшее, а оставляется худшее, тиран, как заключает Платон, оказывается перед следующей дилеммой: «Либо обитать вместе с толпой негодяев, притом тех, кто его ненавидит, либо проститься с жизнью» [Платон 1994, VIII].
Аристотель в «Политике» не столь категоричен в определении печальных перспектив тиранической власти. Он раскрывает два основных способа, с помощью которых указанная власть может поддерживать свое существование. Первый способ включает в себя расширенный и уточненный список из упоминаемых Платоном мероприятий, к которым должна прибегать тирания для своего сохранения: устранять всех чем-либо выдающихся людей, «убирать прочь с дороги всех отличающихся свободным образом мыслей», вообще остерегаться всего того, откуда возникает уверенность в себе и взаимное доверие. Для этого, уточняет Аристотель, нужно, чтобы все граждане постоянно ощущали себя в положении рабов, привыкнув быть смирными. Соответственно, в интересах поддержания тирании необходимо устроить дело так, чтобы не оставалось тайной ничто из того, о чем говорит или чем занимается каждый из подданных (граждан). Отсюда вытекает потребность держать большой штат «соглядатаев» и «подслушивателей», опасаясь которых, граждане «отвыкают свободно обмениваться мыслями». Далее говорится о важности возбуждать среди сограждан взаимную вражду. Для поддержания тиранической власти оказывается полезным также разорять подданных, чтобы, с одной стороны, иметь возможность содержать свою охрану и чтобы, с другой стороны, подданные, занятые ежедневными заботами о выживании и пропитании, не имели досуга составлять против тирании заговоры. Аристотель при этом приводит пример установления таких налогов и податей, которые применялись в Сиракузах в период правления Дионисия (Старшего), когда в течение пяти лет вся собственность подданных ушла на уплату податей. Как и Платон, Аристотель отмечает, что тирану предпочтительно постоянно вести войны, «чтобы подданные не имели свободного времени и постоянно нуждались в предводителе» [Аристотель 1983, Е.IX. 2, 3 ,4, 5, 7].
Второй способ сохранения государственной тирании, рассмотренный Аристотелем, предполагает создание видимости заботливой власти, которая, однако, «заботится только об одном: удержать в своих руках силу, чтобы властвовать над людьми, не только желающими этого, но и нежелающими». Для успешного достижения данной цели тирану рекомендуется избегать тратить деньги на такие награды своим приближенным, которые возбуждают в народной массе чувство недовольства, «когда то, что получается от ее работы и жалкого труда, щедро раздается гетерам, иноземцам, искусникам». При этом тирану следует позиционировать себя так, чтобы у народа сложилось убеждение в необходимости уплачиваемых им податей и денежных сборов «для поддержания государственного хозяйства и на тот случай, если придется употреблять их на военные нужды». Соответственно, тираническая власть должна представлять себя как «охранителя и казначея» общественных средств, на практике используя их в собственных эгоистических интересах. Создание такого образа предполагает, что «по части физических наслаждений» нужно быть умеренным и не выставлять их напоказ перед другими, чтобы на представителей тиранической власти не смотрели «с изумлением, как на людей счастливых и блаженных». Как предупреждает Аристотель, «легко подвергается покушению и презрению не трезвый, а пьяный, не бодрствующий, а спящий». Для сохранения власти от тирана требуется также «украшать государство», и главное — «постоянно показывать особенное рвение ко всему касающемуся религиозного культа», но не доходить в этом отношении «до проявления глупости». Кроме того, людей, отличающихся в чем-либо, тирану следует «окружить таким почетом, чтобы им и в голову не приходило, будто они могут получить больший почет от свободных граждан». Общим средством для сохранения всякого рода единодержавной власти, по мнению Аристотеля, служит следующее правило: «Никого в отдельности взятого не возвеличивать, а если уж приходится делать это, то возвышать нескольких лиц, потому что они будут следить друг за другом; если же все-таки придется возвеличить кого-нибудь одного, то уж во всяком случае, не человека с отважным характером». При этом возлагать почести должен сам тиран, а наложение кары поручать другим должностным лицам и суду. Кроме того, учитывая, что государство состоит из двух частей — неимущих и состоятельных, следует внушать тем и другим, что их благополучие опирается на власть тирана. Иными словами, основное средство для достижения цели сохранения тиранической власти заключается в том, чтобы в глазах своих подданных тиран представлялся не тираном, а «домоправителем и царем, не грабителем, а опекуном». Он должен, согласно Аристотелю, «вести скромный образ жизни, не позволять себе излишеств, знатных привлекать на свою сторону своим обхождением, а народом руководить при помощи демагогических приемов» [Аристотель 1983, Е.IX. 10, 11, 12, 14, 15, 16, 19, 20].
Мы сознательно несколько отклонились от основной темы для того, чтобы предупредить о возможности использования обсуждения вопроса о гражданском обществе в качестве одного из таких демагогических приемов со стороны представителей власти. Кроме того, приведя обширное изложение взглядов Аристотеля на возможные методы поддержания тиранической власти, мы хотели показать некорректность сохраняющихся представлений, согласно которым Н. Макиавелли приписывается свершение такого «переворота в политической мысли», в результате которого произошло разделение понятий политики и этики; отход от принципа обеспечения «справедливой власти» к идее достижения власти любой ценой и сохранения ее любыми средствами. Такая точка зрения просто не соответствует действительности.
При этом из поля зрения выпала и трактовка Макиавелли причин возникновения государства. Согласно его объяснению, «когда род человеческий размножился, люди начали объединяться и, чтобы лучше оберечь себя, стали выбирать из своей среды самых сильных и храбрых, делать их своими вожаками и подчиняться им. Из этого родилось понимание хорошего и доброго в отличие от дурного и злого. Вид человека, вредящего своему благодетелю, вызывал у людей гнев и сострадание. Они ругали неблагодарных и хвалили тех, кто оказывался благодарным. Потом, сообразив, что сами могут подвергнуться таким же обидам, и дабы избегнуть подобного зла, они пришли к созданию законов и установлению наказаний для их нарушителей. Так возникло понимание справедливости». И далее: «Выбирая теперь государя, люди отдавали предпочтение уже не самому отважному, а наиболее рассудительному и справедливому» [Макиавелли 1982, II].
Если в рассмотренном повествовании Макиавелли вместо термина «благодетель» поставить «кредитор общества»2, а «понимание доброго» определить как признание «права данного кредитора» и своих обязательств перед ним, то при ответе на вопрос об источнике и природе государственного права все встало бы на свои места. Признание и защита прав вожаков (благодетелей) как кредиторов общества, а соответственно, принятие остальными членами общества обязательств перед ними (подчиняться, познавать добро, быть благодарным, как это сказано у Макиавелли) оказываются (при таком рассмотрении) вполне естественными и естественным образом понимаемыми требованиями и законами социальной жизни. В дальнейшем столь же естественным образом можно было бы объяснить смысл вводимых в государстве законов — поддерживать (страховать) права кредиторов и способствовать тем самым дальнейшему развитию и распространению кредитных отношений между членами общества. Эту задачу и следовало бы определить в качестве основной цели деятельности государства.
Конечно, нужно учитывать, что, во-первых, права любых кредиторов небезграничны и не могут признаваться за ними на вечные времена. Во-вторых, у бывших кредиторов достаточно часто возникает стремление сохранить за собой права, которые уже не пользуются больше естественным признанием со стороны других членов общества (бывших должников), поскольку они более не являются их кредиторами. Более того, бывшие кредиторы могут со временем превращаться и в неплатежеспособных должников. Данное обстоятельство особенно важно понять, если учитывать, что с появлением государства и установлением обязательного порядка взимания с граждан налогов и сборов, в рамках кредитных отношений между государственной властью и обществом происходит смена сторон: члены общества оказываются теперь кредиторами, а государственная власть — должником. Исполнение государственной властью как должником своих обязательств заключается в страховании и защите условий, обеспечивающих дальнейшее развитие кредитных отношений между членами общества. Такое страхование включает в себя и защиту жизни граждан, и формирование, как теперь сказали бы, социальной и промышленной инфраструктуры, способствующей сближению и более тесному взаимодействию между членами общества. Естественно, оно предполагает и установление законодательных актов, защищающих разнообразные права кредиторов (включая право собственности), а также снижающих риск «перерождения» данных кредиторов в должников в случае образования ими различного рода монополий. Понятно, что и необходимые масштабы, и цели подобного страхования со стороны государственной власти в полном объеме вряд ли могли быть осознаны на относительно ранних этапах развития человеческой цивилизации. Но важно заметить и философски осознать, во-первых, сам факт возникновения кредитных отношений, при которых первоначально «вожаки» (вожди или старейшины родов и племен) выступали в роли кредиторов общества, что обеспечивало естественное признание их прав и осознанное им подчинение со стороны других членов общества. Во-вторых, неизбежное в условиях образования более крупных человеческих сообществ и появления государств изменение положения сторон в рамках указанных кредитных отношений. При такой «смене» рассмотрение государя по-прежнему в качестве «благодетеля» (создателя «общего блага») уже не отражало действительности, приводило к неправомерным умозаключениям относительно функций государственной власти (что выражалось в ее обожествлении) и к ложному восприятию представителями самой власти своих обязанностей. Тем более что понятие «общее благо» является крайне расплывчатым и неконкретным, приводит к столь же неопределенным требованиям и определениям основных функций и задач государства. При провозглашении в качестве сущности государства обеспечения «всеобщего блага» под основной задачей государства стало пониматься сохранение сложившегося общественного порядка, который, определяясь как «благо целого», по существу начал рассматриваться как поддержание блага самой власти. При таком подходе достижение и обладание властью неизбежно воспринимается как обладание благом, для сохранения которого требуются, правда, различные идеологические и/или религиозные обоснования государственной власти как блага для всех.
Макиавелли по понятным причинам не осознавал и не воспринимал ни само наличие, ни своеобразие кредитных отношений между представителями государственной власти и остальными членами общества. Его понимание данных вопросов осталось ограниченным рамками отношений к «вожакам общества» и государственной власти как к благодетелям и источникам общего блага. Это привело к тому, что в дальнейшем изложении вопроса о развитии государства он стал во многом приводить те же положения, что содержались в трудах Платона и Цицерона, видя основную причину «перерождения» государственной власти в том, что она перестала помышлять о «добродетельных деяниях» и общем благе. В частности, он пишет: «Но так как со временем государственная власть из выборной превратилась в наследственную, то новые, наследственные государи изрядно выродились по сравнению с прежними. Не помышляя о доблестных деяниях, они заботились только о том, как бы им превзойти всех остальных в роскоши, сладострастии и всякого рода разврате. Поэтому государь становился ненавистным; всеобщая ненависть вызывала в нем страх; страх же толкал его на насилия, и все это вскоре порождало тиранию. Этим клалось начало крушению единовластия: возникали тайные общества и заговоры против государей».
Что касается употребления у Макиавелли термина «гражданское общество» (в изданиях произведений Макиавелли на русском языке данный термин был переведен как «цивилизованное общество», или «гражданский общественный строй»), то в большинстве случаев он заменял его понятием «республика». Кстати, именно со стремлением отделить термин «республика» от понятия «государство» (прекратить их употребление в качестве синонимов, ограничив смысловое содержание «республики» формой демократического устройства государства) во многом связано более активное использование словосочетания «гражданское общество» в философско-политической лексике в XVII в.
Закрепление в политической философии терминов «гражданское общество», а также «политическое общество», произошло в результате появившейся концепции государства как общественного договора3. Среди основоположников указанной концепции следует особо выделить английского философа Т. Гоббса и его более молодого соотечественника Дж. Локка. Важно также подчеркнуть, что разработка концепции государства как общественного договора была обусловлена не столько поиском действительных причин и условий исторического формирования государства и гражданского общества, сколько политическими соображениями и целями. Среди них основное место занимало философское обоснование независимости светской власти и идеологическое обеспечение ее действий, направленных на ограничение влияния и власти римских пап. См. [Гоббс 1991, II].
В качестве базовой посылки при обосновании теории возникновения государства как общественного договора Т. Гоббсом было заявлено, что практически все люди (за небольшим исключением) обладают как равными физическими и интеллектуальными способностями, так и равными от природы (от Бога) «естественными» правами, получаемыми ими при рождении. Равенство прав на всё, что окружает каждого человека, и на любые действия, направленные на удовлетворение его жизненных потребностей и интересов, вкладывалось им в понятие человеческой свободы как свободы использовать силы по личному усмотрению для сохранения индивидуальной природы. При этом утверждалось, что в период нахождения человеческого общества в «естественном состоянии» стремление одного человека реализовать свою свободу наталкивалось на аналогичное притязание со стороны другого, что обусловило недоверие между людьми и привело к войне «всех против всех», в рамках которой каждый пытался реализовать свои «естественные» права.
Вместе с тем помимо наличия у каждого человека от рождения «естественных прав», Т. Гоббс указывал на существование «естественных» законов, основным из которых назывался закон сохранения человеческой жизни, порождающий стремление людей к миру. По мнению Гоббса, естественный закон есть предписание, или найденное разумом общее правило, согласно которому человеку запрещается делать то, что пагубно для его жизни или что лишает его средств к ее сохранению, а также пренебрегать тем, что является наилучшим средством для сохранения жизни. Различие между естественным правом человека и естественным законом он обозначал таким образом, что право определяет свободу делать или не делать что-либо, а закон обязывает человека к той или другой части этой альтернативы. Осознание главного естественного закона потребовало прекращения войны «всех против всех» в целях самосохранения человеческого рода и привело людей к договору о создании государства. В результате вместо «естественного общества» возникло «гражданское общество», которое характеризуется тем, что все его участники передали принадлежавшие им по праву рождения естественные права верховной власти. Считается, что с этого момента ни один гражданин уже не имел права воспользоваться своими естественными правами (за исключением права в случае возникновения реальной угрозы его жизни на ее защиту), а также руководствоваться «естественными законами», а не законами государства. Обязательства по исполнению требований «естественных законов» возлагались Гоббсом исключительно на верховную власть в гражданском обществе.
Гоббс рассматривал «общественный договор» как соглашение, заключаемое каждым человеком с каждым другим таким образом, как если бы каждый человек сказал другому: я уполномочиваю этого человека или это собрание лиц и передаю ему мое право управлять собой при том условии, что ты таким же образом передашь ему свое право и санкционируешь все его действия. Если это совершилось, то множество людей, объединенных таким образом в одном лице, называется государством, по-латыни — «civitas».
Гоббс предложил несколько названий для обозначения этого «единого лица»: Левиафан, или «смертный Бог», «искусственный организм» и даже «искусственный человек», который рождается при образовании гражданского общества для защиты его членов. Во многом благодаря Гоббсу активное употребление в политической философии получил еще один термин — «политическое тело», который, как и понятие «гражданское общество», использовался им для обозначения государства.
Гражданское общество стало характеризоваться как общество, функционирующее при наличии организованной принудительной власти, благодаря которой оказывается возможным обеспечение права на жизнь и безопасность членов общества, их защита от внешних врагов и от несправедливостей, чинимых его членами друг другу. Соответственно, именно с момента рождения государства (гражданского общества) появляются основания для возникновения частной собственности.
Последователи договорной теории происхождения государства в дальнейшем уточняли данные Гоббсом определения «естественного состояния» и состояния «войны всех против всех», принципы государственного устройства, механизм реализации общественного договора, а также условия, которые могли быть признаны правомерными для противодействия решениям и политике власти. Но сам подход к фактическому отождествлению понятий «гражданское общество», «политическое общество», «политическое тело» и «государство» ими не оспаривался.
Например, согласно определению Дж. Локка, «когда какое-либо число людей так объединено в одно общество, что каждый из них отказывается от своей исполнительной власти, присущей ему по закону природы, и передает ее обществу, то тогда и только тогда существует политическое, или гражданское, общество. И это происходит, когда какое-либо число людей, находящихся в естественном состоянии, вступает в общество, чтобы составить один народ, одно политическое тело под властью одного верховного правительства, или когда кто-либо присоединяется к ним и принимается в какое-либо уже существующее государство» [Локк 1988, 312].
Во французском варианте концепции государства как общественного договора, представленного Ж.-Ж. Руссо, появление государства и гражданского общества характеризуется следующим образом: «Акт ассоциации создает условное коллективное Целое... Это Целое получает в результате такого акта свое единство, свое общее я, свою жизнь и волю. Это лицо юридическое... некогда именовалось Гражданскою общиной, ныне же именуется Республикою, или Политическим организмом: его члены называют этот Политический организм Государством, когда он пассивен, Сувереном, когда он активен, Державою при сопоставлении его с ему подобными. Что до членов ассоциации, то они в совокупности получают имя народа, а в отдельности называются гражданами как участвующие в верховной власти, и подданными как подчиняющиеся законам Государства» [Руссо 1998, VI].
Таким образом, вплоть до начала XIX века понятия «государство» и «гражданское общество» воспринимались, толковались и использовались в неразрывном единстве. Первым из философов, кто решил несколько разъединить понятия «государство» и «гражданское общество», был Гегель. Но он предложил различать эти понятия лишь с точки зрения этапов реализации так называемой высшей или абсолютной идеи государства, проявляющейся, по его мнению, в процессе самопознания и самореализации абсолютного духа. Сущность государства определялась Гегелем в таких формулировках, как «действительность нравственной идеи», как «нравственный дух», как высшая идея, как воплощение разума в жизни человечества. По Гегелю, «гражданское общество» отличается от высшей идеи и сущности государства тем, что на этапе его существования еще не сложилось внутреннее органическое единство, еще не появилось «политическое тело», поскольку это «тело» еще раздирается противоположными интересами частных лиц и социальных групп [Гегель 1990, 264, 403, 433]. Гегель называет гражданское общество «внешним» (а не внутренне единым) государством, вводя в оборот новое определение — «государство гражданского общества». При этом им признается правомерность отождествления понятий «государство» и «гражданское общество», но только в том случае, если под государством имеется в виду единство лиц, рассматриваемых просто в виде общности, а не в качестве «субстанциального единства», сравнимого с органическим телом.
Таким образом, у Гегеля отсутствует знак равенства при сравнении гражданского общества с высшей идеей государства. Но этот знак равенства ставится между гражданским обществом и сложившимся государством. Вместе с тем в трудах Гегеля, опубликованных после его смерти на базе конспектов его лекций, имеются отдельные формулировки, которые в отрыве от контекста при желании могут использоваться в качестве доказательства обратного.
Например, у Гегеля существует определение гражданского общества как «дифференциации», выступающей между семьей и государством. При этом отмечается, что гражданское общество, разрывая узы семьи, предстает в качестве всеобщей семьи и системы всеобщей взаимозависимости, а «величайшим принципом» гражданского общества называется свобода. Одновременно Гегель, придерживаясь умозаключений Аристотеля (о том, что «первичным по природе является государство по сравнению с семьей и каждым из нас; ведь необходимо, чтобы целое предшествовало части» [Аристотель 1983, А I.11]), утверждал, что развитие гражданского общества начинается только после появления государства.
Ряд современных авторов, характеризуя понятие «гражданское общество», по существу, воспроизводит гегелевские формулировки, а их теоретизирование на эту тему является хорошей иллюстрацией известной поговорки о том, что «новое — это хорошо забытое старое».
Причины того, что «старое» оказалось надолго успешно «забыто», в значительной степени связаны с именами К. Маркса, Ф. Энгельса и О. Конта, которые в своих теоретических концепциях стремились обосновать уничтожение или принципиальную трансформацию самой идеи государства. При этом они способствовали возникновению ситуации, при которой из научной и общественно-политической лексики надолго выпал термин «гражданское общество».
По существу, возвращение из небытия понятия «гражданское общество» произошло только после крушения СССР и прекращения идеологического, политического, военно-технического и экономического противоборства так называемых двух систем (социалистической и капиталистической). И, как мы видим, его воскрешение привело к появлению многочисленных интерпретаций значения гражданского общества, практически не имеющих никакого отношения к его первоначальному смыслу. Но более печальным оказывается тот факт, что теоретические споры вокруг данного термина окутываются новым идеологическим туманом, затрудняющим понимание основных задач и целей государственной власти.
С нашей точки зрения, выбраться из этого тумана, признав в качестве свершившегося факта уже успевшее укорениться в сознании значительной части людей понимание «гражданского общества» как некой отличной и противостоящей государству субстанции, можно посредством выделения относительно независимых от функционирования государственной власти социальных механизмов формирования прав и обязанностей. В этом случае понятие «гражданское общество» можно определить следующим образом. Гражданское общество представляет собой форму горизонтальной интеграции человеческого сообщества, которая позволяет обеспечивать раскрытие способностей и реализацию постоянно изменяющихся потребностей людей с помощью социальных инструментов фиксации и взаимного признания естественным образом возникающих у них прав и обязанностей. В основе указанных прав и обязанностей находятся возникающие в процессе взаимодействия людей разнообразные формы кредитных отношений, а реализация указанных прав происходит в рамках рыночных отношений (относительно свободного обмена различных результатов разнообразной человеческой деятельности). Иными словами, исходной характеристикой гражданского общества должно считаться наличие относительно самостоятельных социальных субъектов, объединенных использованием единых инструментов фиксации прав и обязанностей, появляющихся при возникновении у них кредитных отношений и отношений обмена результатами своей деятельности. Кроме того, речь может идти о таком объединении, которое предполагает возможность структурирования и координации индивидами своей социально-экономической деятельности относительно независимо от правовых норм, установленных государственной властью.
При таком подходе целесообразно будет разделить понятия «гражданское общество» и «политическое общество» для того, чтобы в контексте характеристики государственного устройства использовать только термин «политическое общество». Политическое общество можно определить как взаимодействие организованных представителей гражданского общества в деле страхования, защиты или изменения естественным образом возникающих инструментов фиксации прав и обязанностей в виде соответствующей системы законодательных норм, предполагающих возможность их силового «подкрепления» с помощью государственной власти. Однако важно особо подчеркнуть, что эта система законодательных норм оказывается адекватной потребностям гражданского общества только тогда и до тех пор, пока она способствует естественному расширению кредитных отношений. Только в этом случае обеспечиваются условия для раскрытия возможностей и способностей индивидов, что проявляется в расширении свободы их творчества, углублении разделения труда и одновременно в укреплении социальной интеграции, уровня социальной взаимозависимости и социального партнерства. Из этого следует, что любая оценка условий и перспектив развития гражданского общества не может быть признана удовлетворительной без анализа состояния, характера и возможностей реализации существующих денежно-кредитных отношений4, которые исторически предшествовали и сопровождали процесс формирования системы государственной власти.
ЛИТЕРАТУРА
Аристотель 1983 — Аристотель. Политика ⁄ Аристотель. Сочинения. В 4 т. Т. 4. М., 1983.
Гегель 1990 — Гегель Г. В. Ф. Философия права. М., 1990.
Гоббс 1991 — Гоббс Т. Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского ⁄ Гоббс Т. Сочинения в 2 томах. Т. 2. М., 1991.
Локк 1988 — Локк Дж. Два трактата о правлении ⁄ Локк Дж. Сочинения в трех томах. Т. 3. М., 1988.
Макиавелли 1982 — Макиавелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. Книга 1, II ⁄ Макиавелли Н. Избр. соч. М., 1982.
Мартыненко 2008 — Мартыненко В. В. Социальная философия денег ⁄⁄ Вопросы философии, 2008. № 11.
Мартыненко 2009 — Мартыненко В. В. Переосмысление философской концепции естественного права ⁄⁄ Вопросы философии, 2009. № 8.
Платон 1994 — Платон. Государство ⁄ Платон. Собрание сочинений. В 4 т. Т. 3. М., 1994.
Руссо 1998 — Руссо Ж. Ж. Об общественном договоре или принципы политического права ⁄ Руссо Ж. Ж. Об общественном договоре. Трактаты. М., 1998.
Цицерон 1985 — Цицерон. О государстве. Книга I ⁄ Цицерон. Философские трактаты. М., 1985.