Особенности становления
и современное состояние
политологии в России
Si similibussimilia
similia addas similiter,
tota sunt similia43
Г. В. Лейбниц
В настоящее время взгляды большинства российских политологов, как на истоки науки о политике, так и непосредственно на современную политологию (которая считается одной самых молодых академических дисциплин), во многом повторяют (со всеми присущими недостатками) те подходы и оценки, которые наблюдаются у их коллег на Западе. Возможно, некоторой российской спецификой можно считать предпочтение со стороны части российских политологов в качестве «прародителей» политологии выделять не столько античных философов, сколько Н. Макиавелли
Как нам представляется, такой подход отражает несколько упрощенный и односторонний взгляд на значение произведений Н. Макиавелли и тех классиков политико-философской мысли, которых принято относить к «античным писателям». В основном он объясняется стремлением российских политологов, длительное время находившихся под гнетом марксистской философии, продемонстрировать «отдаленность» данной дисциплины от любой философии. Но при этом, во-первых, из поля их зрения выпадают как многие поставленные и до сих пор нерешенные политические вопросы, содержащиеся в трудах древних писателей, так и конкретные политические факторы, а также интересы, стоявшие и обусловившие «второе пришествие» их трудов в так называемую эпоху Возрождения. Во-вторых, это приводит к тому, что, как и основная часть политологов на Западе, их российские коллеги в массе своей не склонны утруждать себя переосмыслением теоретического наследия, пришедшего к современной политической науке из глубины веков. В результате они в своих воззрениях на политику и концепциях государства начинают повторять многие ошибки и мистификации прошлого, воспроизводя их заново и дополняя массой новых неточностей, способствуя нагромождению очередных недоразумений. В-третьих, за стремлением доказать коренные отличия политологии от философии на практике стояло желание порвать с влиянием марксистской идеологии не посредством научного доказательства несостоятельности её притязаний на «знание величайшего предназначения человечества», а путем попытки предания её простому забвению. На практике такой подход выливается в тот факт, что во многих теоретических построениях и практических действиях современных российских политиков, политологов, социологов и экономистов до сих пор прослеживается влияние марксизма. В явной или скрытой форме происходит повторение и/или возрождение целого ряда ложных положений исторического материализма. К сожалению, и сегодня вполне актуальными являются слова русского философа и политического мыслителя Б. Н. Чичерина
В последнее время, правда, стали появляться работы российских авторов, посвященные истории преподавания и развития политической науки в России в
В общем и целом этапы эволюции политической науки в России (до начала ХХ века) совпадают с теми, которые прослеживаются в истории ряда западноевропейских стран. Первоначально под политической наукой в основном понималось историческое учение о государстве, в рамках которого главное внимание уделялось определению форм «хорошего государственного устройства». С расширением общего объема фактических знаний и ростом масштабов государственной деятельности наука о государстве стала рассматриваться как сумма государственных наук. В качестве ее «слагаемых» предстали: политическая экономия, включающая науку о государственных финансах; наука о государственном праве; наука о государственном строительстве, охватывающая изучение отношений между верховной властью, местными органами власти и гражданами (подданными). Получили распространение и определения данной дисциплины как науки, изучающей средства, которыми на практике пользуется государство для достижения своих целей. При этом в качестве объектов ее изучения назывались как сами цели государства, так и все события и явления человеческой жизни, находившиеся в непосредственной связи с целенаправленной деятельностью государственной власти. Иными словами, политическая наука определялась как наука о целях государства и способах их достижения. Главный упор при этом делался на изучении конкретных задач, которые на практике стремится решить государство, и специфических средств, которые государственная власть для этого использует.
Тем самым была предпринята попытка сформулировать и закрепить базовое отличие политической науки от философии. В рамках философского подхода главное внимание было сосредоточено на выявлении общей цели государства как идеи, или на обнаружении общей цели для всех и всякого государства, и соответствующим образом анализировались средства, обеспечивающие достижение данной цели. Представители политической науки, позиционируя свою дисциплину как науку, которая изучает реальную политическую действительность, стали отрицать наличие и общей для всех государств цели, и общих средств для достижения данной цели. При этом политика государства стала подразделяться на внутреннюю и внешнюю, или иностранную (которой также давались названия «высшей» или «высокой» политики). Это предполагало включение в структуру политической науки проблематики международного права и межгосударственных отношений. В рамках политической науки стали образовываться относительно самостоятельные дисциплины и направления исследований (финансовая политика, торговая политика, отношения с церковью, внешняя политика, колониальная политика и т.п.). Причем их появление часто сопровождало происходившие изменения в структуре государственного аппарата и сферы его деятельности.
Постепенно в содержание данной науки стало вкладываться исследование существующих и возникающих в государствах социальных сил. Логика указанных исследований, обусловленных, среди прочего, и стремлением все дальше отдалиться от философии (и от влияния религии), привела к тому, что во второй половине XIX века политическая наука впервые столкнулась с непредвиденным препятствием, которое она с трудом сумела преодолеть, чуть не исчезнув как самостоятельная дисциплина. Речь идет о появлении и укреплении позиций философского позитивизма, представители которого заявляли о познании ими законов исторического развития и предлагали проекты «научного» (положительного, позитивного) переустройства государства и общества47. Этот философский позитивизм во второй половине XIXв. наиболее ярко проявил себя в двух ипостасях — в социологии О. Конта (1798—1857)48, а также в философско-политических и по-литэкономических концепциях К. Маркса
О. Конт заявил об открытии им закона исторического развития, в соответствии с которым история общества характеризовалась как история движения человеческого разума, проявившаяся в последовательности трех периодов умственного развития человечества: «теологического или фиктивного, метафизического или отвлеченного и научного или позитивного». Первый период отличался, по Конту, преобладанием воображения над разумом, когда человек склонен был представлять себе все предметы и неподвластные ему силы природы по аналогии со своею собственной личностью, наделяя их свойствами живых существ. Этот период заканчивается тем, что все отдельные силы природы были сведены к единству, которое предстало как всемогущее и разумное Божество. По мере развития разума человек приходил к убеждению, что явления природы управляются не подобными ему существами, а вечными и неизменными законами, определяемыми Контом как «неизменные отношения последовательности и подобия». В конечном счете (на этапе положительной философии) человеческий разум осознает, что, хотя причины и сущность окружающего мира от него скрыты, проявление указанных законов доступно его пониманию. Поэтому человеческий разум, «признав невозможность достигнуть абсолютных знаний, отказывается от исследования происхождения и назначения Вселенной и от познания внутренних причин явлений». Разум всецело сосредоточивается, «правильно комбинируя рассуждение и наблюдение, на изучении их действительных законов». Но прежде, чем разум достиг этой «высоты понимания», он, согласно Конту прошел через второй этап или промежуточную ступень, в рамках которой преобладали смутные представления метафизических начал. Причем философы теолого-метафизической школы, по мнению Конта, характеризуя человека, применяли неверную формулировку — «разум, пользующийся органами». Он считал, что по отношению к человеку, «не усовершенствованному очень развитым общественным состоянием», по крайней мере, более корректно было бы использование обратного определения. Но главное заключалось в том, что отдельно взятый человек вообще представлялся Контом как некая зоологическая абстракция, а его действительное существование определялось только в составе человечества в целом. Именно человечество, рассматриваемое как единый организм, названный «Великое существо», было поставлено Контом на место Бога. Объективное существование и единство данного Великого существа проявлялись как органическая связь и солидарность всех живущих на земле людей, осознание которой ставилось им в заслугу своей положительной философии. При этом Конт утверждал, что какой бы стадии ни достигла цивилизация, всегда будет существовать только небольшое число избранных людей, у которых именно разум сможет добиться достаточно явного преобладания над всеми частями организма. Имелось в виду превращение разума в главную цель и основную потребность человеческого существования, а не использование разума в качестве простого инструмента или средства для наилучшего удовлетворения потребностей других частей организма.
Из такого понимания были выведены основы (которые, кстати, можно найти и у Платона), заложенные Контом в его формулу социально-политической организации и социального порядка. По существу, эти основы определяются идеей управления массами посредством нового вида теократии, состоящей из небольшого числа «жрецов науки» (а не религии). По его мнению, только они будут способны возглавить социальный организм, существующий в масштабах человечества. И только они, на основе всех достижений научного знания (объединяющей вершиной которых объявлялась социология) окажутся способны обеспечить столь удачную организацию указанного организма, при которой все материальные интересы его отдельных членов будут естественным образом согласованы и подчинены потребностям и целям дальнейшего развития человеческого разума.
Так на практике должен был реализовываться закон исторического развития, обнаруженный Контом. При этом положительная философия, завершавшаяся появлением социологии, была сначала дополнена Контом «положительной политикой», а позднее — еще и «положительной религией». Эта новая религия требовала от всех необходимого признания единства человечества, этого «Великого существа», и неукоснительного подчинения законам мирового порядка, согласующимся с потребностями и целями существования «Великого существа», т.е. с законами развития разума. Иными словами, основная политическая идея Конта заключалась в необходимости формирования нового, на этот раз не религиозного, а единого научного духовенства, призванного, в соответствии с открытым им историческим законом, управлять миром. Дело в том, что большинство людей, по мнению Конта, просто не способно к правильной самоорганизации и самоуправлению в виду своей непригодности для умственного труда. И причина здесь не в том, что они не получили достаточного образования, невежественны или их повседневные заботы мешают им приобрести навык к мышлению, а в том, что такими их создала сама природа. Подобные идеи можно найти и у Аристотеля. Но у Конта они обосновывались ссылками на результаты научных исследований человеческого мозга. Согласно этим исследованиям, у большинства индивидов задняя часть мозга (которая, как считалось, соответствует наиболее общим, но вместе с тем и наиболее грубым животным инстинктам), гораздо более развита, чем передняя часть (которая собственно и отвечает за умственную деятельность). Отсюда следовал вывод о том, что, с одной стороны, большинство особей человеческого рода абсолютно не способно и не призвано пользоваться свободой, которая по необходимости всегда приводит к губительной для них же самих умственной и духовной анархии; с ее наличием связаны все существовавшие в обществе проблемы и противоречия. С другой стороны, это большинство, как правило, всегда испытывает, к счастью для себя и всего общественного организма, инстинктивную потребность к подчинению. Опять же к счастью для общества всегда находится небольшое число людей, которые от природы получили задание подчинять, организовывать и командовать всей этой человеческой массой, приручая ее к спасительной дисциплине и в мыслях, и в делах.
В свое время эта функция верховного руководства, определяющая его долг перед природой и человечеством, была возложена, по мнению Конта, на клерикальное духовенство (к которому, особенно к ордену иезуитов, Конт на самом деле испытывал глубокое почтение и даже рассчитывал на его поддержку). Но теперь наступает период, когда указанное бремя должно быть возложено на научное духовенство, основу которого призваны составить социологи. Для блага и во имя прогресса человечества на них теперь перекладывается историческая миссия по установлению нового социального порядка, жесткой дисциплины и твердой всеохватывающей власти. Одновременно Конт полемизировал со сторонниками концепции неограниченной свободы совести, фактически требуя утверждения новой веры — веры в авторитет позитивной науки, способной восстановить в обществе солидарность и согласие, утрата которых, по его мнению, была обусловлена «умственной анархией»51. Низшая ступень общественной лестницы оставлялась им за рабочими, над которыми возвышались предприниматели, а над ними — банкиры. Причем именно банкиры рассматривались им как центр, определяющий развитие промышленного мира. Вероятность появления и возможность проявления господства банкиров устранялась в его конструкции контролем и моральным воздействием корпорации ученых-социологов, которая должна определять нравственные направления использования денег и употребления богатства. При таком порядке низшие классы должны были видеть своих естественных защитников в корпорации социологов. Более того, в этой социальной конструкции каждый обязан был рассматривать себя как должностное лицо, призванное служить обществу. Вообще, понятие «обязанность» должно было в теоретической конструкции Конта полностью заместить собой понятие «право». Социологов (своих учеников и последователей) Конт призывал готовиться для достойной реализации возложенной на них миссии, время которой закономерно и по необходимости рано или поздно наступит. Такое осознание своего исторического предназначения естественным образом делало последователей Конта противниками различного рода существовавших в то время революционеров и предлагаемых ими революционных преобразований. При этом социологи-позитивисты рассматривали все существующие социальные проблемы и противоречия, а также недостатки государственного устройства и управления в тех или иных странах как необходимые (на пути исторического развития человечества) переходные стадии, приближающие наступление их времени и их власти.
В отличие от социологии О. Конта, позитивизм К. Маркса, обвинившего всех прежних философов в том, что они «лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его»52, был заострен более на проблемы обеспечения захвата политической власти и переустройства общества в результате революции.
Уже в самом начале своей философско-политической деятельности К. Маркс анализировал состояние государства и общества с точки зрения выявления социальных сил, которые могут быть использованы для совершения революции. Первоначально его главным прицелом, с точки зрения революционного изменения существующего политического режима, была Пруссия53. Решая данную задачу, он пришел к выводу, что для успеха политической революции она должна приобрести масштаб и восприниматься как социальная революция. Для этого необходимо, чтобы, с одной стороны, все недостатки общественной жизни воспринимались различными слоями общества как сосредоточенные в одном сословии, или в одном классе. С другой стороны, требуется класс, интересы которого на определенном отрезке времени «сливались» бы с интересами всего общества, что позволило бы назвать этот класс всеобщим освободителем. Констатируя, к своему сожалению, отсутствие в Пруссии определенного класса, который, благодаря своей роли и деятельности, мог быть заклеймен как «отрицательный представитель общества», Маркс попытался сначала выявить класс, который по определению был бы «закован в цепи». Согласно его идее, нужно было найти такой класс гражданского общества, который не принадлежал бы к гражданскому обществу. Имелось в виду то обстоятельство, что этот класс не должен относиться к тем социальным слоям в государстве, которые, даже если они вначале были зависимы и притеснялись теми, кто стоял выше их на социально-политической лестнице, со временем, поднимаясь по этой лестнице, сами становились в ряды притеснителей нижестоящих классов. Соответственно, в процессе дальнейшего исторического развития они, в свою очередь, подлежали ниспровержению со стороны последних. Поэтому Маркс стремился определить такой класс, который находился бы на самом дне гражданского общества, ниже которого никаких других классов гражданского общества не существует и существовать уже не может. В этом случае занятие данным классом вершины социально-политической лестницы могло стать «распадом всех классов». Иными словами, государственный переворот, изображаемый как социальная революция, призванная привести к политическому господству данный класс, рассматривался им как имеющий все шансы, чтобы быть успешным. При этом политическое господство данного класса можно было представить в качестве окончательного, поскольку, согласно логике Маркса, оно по определению должно было означать уничтожение всех социальных слоев и классов в государстве54. Чтобы видимость логичности данных умозаключений не нарушалась, Марксу в последующем потребовалось, забыв о каком бы то ни было научном подходе, «отказать» в праве дальнейшего существования закономерному процессу разделения труда — одному из необходимых условий и проявлений социального развития человеческого общества. Требуемый специфический класс Маркс нашел в зарождавшемся в Германии пролетариате55. Его низший статус в структуре гражданского общества, по мнению Маркса, был обусловлен тем, что данный класс не обладал никакой иной собственностью, за исключением собственности на свою рабочую силу56.
Развивая свои теоретические построения, Маркс в дальнейшем отказался от использования понятия «гражданское общество», заменив его на термин «производственные отношения», под которым понимались отношения между людьми в процессе производства, обмена, распределения и потребления материальных благ. Характер этих отношений ставился в зависимость от наличия частной собственности на средства производства. При этом утверждалось, что отношения между собственниками средств производства (капиталистами) и собственниками рабочей силы (пролетариатом) могут носить только антагонистический характер. Далее следовало обоснование неизбежного роста и усиления антагонистических противоречий между сокращающимся (в результате конкурентной борьбы и процессов монополизации) числом капиталистов (собственников средств производства) и возрастающей массой пролетаризируемого населения. В результате появлялась возможность, с одной стороны, (как и предполагалось с самого начала) выделить тот самый единственный класс — класс капиталистов (или буржуазии), который можно было противопоставить всем социальным слоям общества, заклеймив его в качестве виновника всех общественных проблем. С другой стороны — определить пролетариат, непосредственно противостоящий капиталистам, как надежду всего общества, а его приход к власти — как панацею от всех социальных бед и способ разрешения всех противоречий. Теоретическая картина дополнялась формулированием тезиса о классовой природе государства, которое определялось как политическая надстройка, необходимая главным образом для защиты эгоистических интересов тех или иных частных собственников. Соответственно, было «обещано», что при ликвидации частной собственности (а само появление права частной собственности задолго до Маркса напрямую связывалось с возникновением государства) в результате социально-политической революции и прихода к власти пролетариата государство должно «отмереть».
Тезис К. Маркса и Ф. Энгельса об «отмирании» государства (в который сами они, судя по всему, не верили57) после «пролетарской революции» и небольшого периода существования «диктатуры пролетариата» (для подавления остаточного сопротивления капиталистов) был к тому же необходим для придания захвату власти легитимности в глазах общества. Ведь в этом случае получалось, что такой захват власти уже нельзя было бы даже назвать «захватом», коль скоро в результате этого государство как власть и «организованное насилие одного класса над другими» должно было перестать существовать. Если бы Маркс и Энгельс «сохранили» государство в контексте своих теоретических рассуждений и выводов относительно неизбежности появления коммунистического общества (завершающего этап революционного переворота и существование «диктатуры пролетариата»), то вся их «научно-теоретическая конструкция» нового общественного устройства (где отсутствовало право частной собственности) могла разрушиться, так и не реализовав свой «революционный потенциал».
Наверное, ни одна другая социальная теория и основанная на ее базе идеология не оказала в новейшей истории столь существенного влияния на жизнь нескольких поколений людей во всем мире как марксизм. К сожалению, в процессе реализации на практике данной теории, которая разрабатывалась с прицелом на изменение политического устройства, прежде всего, ведущих стран Западной Европы, наибольшие результаты были достигнуты в России.
Но если говорить о политической науке (главным объектом которой являлось исследование целей, условий, форм, особенностей и механизмов функционирования государства), то распространение теоретических воззрений К. Маркса и Ф. Энгельса, как и взглядов О. Конта и других социологов, в среде научного сообщества способствовало тому, что эта дисциплина оказалась отодвинута на задний план и в России, и в западноевропейских странах. Вместе с тем характер «выталкивания» политической науки в России отличался особыми формами и последствиями.
В ряде западноевропейских стран этот процесс происходил на фоне завоевания социологией в конце XIX века статуса академической дисциплины, чему способствовал отказ социологии от претензии на место «королевы всех наук». Социологи также умерили свои амбиции, связанные с созданием под их руководством научно организованного общества, которое должно было либо «поглотить», либо заменить государство58. При этом политическая наука отчасти сохранила за собой право на существование, правда, лишь в качестве одного из направлений либо социологии, либо юриспруденции.
Аналогичный процесс затронул в какой-то мере и Россию, где ин-ституционализация социологии как академической дисциплины произошла в начале XX века, когда в 1907 году состоялось открытие частного Психоневрологического института, при котором была создана первая в России кафедра социологии. После февральской революции 1917 года, приведшей к ликвидации монархии, социология в России на короткий период приобрела даже покровительство власти — Временного правительства России. Преподавание этой научной дисциплины было введено в программы обучения не только всех высших учебных заведений, но и средних школ59. После октябрьской революции 1917 года, произошедшей (с использованием политтехнологических приемов) на волне распространения популистских политических лозунгов («войне — конец», «земля — крестьянам», «фабрики и заводы — рабочим», «миру — мир», «вся власть — Советам рабочих, крестьянских и солдатских депутатов на местах»), первое время положение социологии оставалось без изменений. Новому правительству, образованному (как и Временное правительство) при поддержке иностранных спецслужб и состоявшему из «большевиков» и «социалистов-революционеров», сначала было не до научных разборок. Однако достаточно скоро у большевиков, монополизировавших и укрепивших свою власть в форме безликой и кровавой «диктатуры пролетариата»60 и заявивших о готовности реализовывать коммунистические идеи К. Маркса и Ф. Энгельса в России, отношение к социологии и социологам резко ухудшилось (по причине рассмотрения в них опасных политических конкурентов). Социология была признана несовместимой с теорией марксизма61. К моменту образования СССР в декабре 1922 г. практически все общественно-политические науки оказались под пятой «исторического материализма». Он стал позиционироваться как единственное истинно научное видение и знание путей исторического развития человечества62. Естественно, что ни для какой другой теории исторического развития, также претендовавшей (как это делала социология О. Конта) на единственно верное представление о социальном мире, в таком варианте просто не находилось места.
Марксистская теория, несколько перекроенная под «советскую действительность»63 и превращенная в государственную идеологию (точнее — в форму секулярной религии), не оставляла места и для политической науки. Она была излишней, поскольку именно концепция «исторического материализма» использовалась в качестве идеологического прикрытия для «легитимации» новой власти (в дальнейшем — для обоснования «руководящей и направляющей роли» в системе государственной власти коммунистической партии) и утверждения нового тоталитарного государственного порядка. По сути дела, речь шла об идеологическом обеспечении политики, направленной на широкомасштабное проведение одного из наиболее жестоких социальных экспериментов в истории человечества (по ликвидации свободы самореализации личности), приведшего к физическому устранению значительной части российского населения. Вместе с тем один из ключевых моментов указанной идеологии заключался в том, что, в соответствии с марксистской теорией, населению страны одновременно «обещалось» не только «самоуничтожение» государства (после кровавого деспотизма «диктатуры пролетариата» перешедшего в более умеренную форму тоталитарной власти в виде «социалистического государства»), но и появление единого однородного общества. А в таком обществе вообще не предполагалось существования какой-либо социальной иерархии, которая предусматривалась во всех вариантах социологической или политической теории.
Правда, явные противоречия этой идеологии с фактами реальной жизни привели к тому, что в конце
Но вполне понятные политические опасения основной части руководителей СССР, связанные с тем, что относительно самостоятельный статус политологии и социологии может подорвать идеологические устои коммунистической партии, на которых базировалась «легитимация» правящего режима в глазах основной массы общества, привели к тому, что эта попытка (в отличие от западноевропейских стран) не увенчалась триумфом. Преобладающим во власти и среди рядовых членов коммунистической партии оказался взгляд на политологию, который в чем-то напоминал когда-то влиятельную позицию английских пуритан по отношению к любому интеллектуальному и литературному творчеству. Их точку зрения отражал следующий силлогизм: «Если новые книги содержат то же самое, что Библия, тогда они излишни; если они содержат нечто иное — тогда они вредны». Только в советском варианте в качестве Библии выступал «исторический материализм», который к тому же основной массе членов коммунистической партии был известен только в «обрезанной» форме — в виде «Краткого курса истории КПСС».
Тем не менее, отдельные успехи социально-политическими реформаторами все-таки были достигнуты. При негласной поддержке части партийного руководства, а главное — могущественного Комитета государственной безопасности СССР65, в стране началось проведение «конкретных социологических исследований» и были созданы соответствующие академические структуры. Так, в 1966 г. в рамках Института философии АН СССР был сформирован Отдел конкретных социологических исследований, на базе которого в 1968 г. организовался Институт конкретных социальных исследований (ИКСИ) АН СССР (в настоящее время — Институт социологии РАН). Часть его подразделений занималась разработкой вопросов, относившихся к политической науке66. Начали переводиться на русский язык (в основном, правда, с грифом «для служебного пользования») работы американских социологов и политологов. Более того, совместно с социологами США был разработан научный проект построения системы индикаторов и показателей развития советского общества, в рамках которого проводились исследования в Азербайджане, Горьков-ской, Днепропетровской областях и некоторых других регионах СССР. В средствах массовой информации (в том числе на телевидении) стали появляться статьи и программы, посвященные относительно разностороннему (по сравнению с обычной пропагандой) рассмотрению отдельных вопросов международной политики и политической ситуации в различных странах мира. Эти статьи и программы готовили и вели не обычные журналисты, а специалисты, профессионально занимавшиеся исследованием зарубежной политики. Назывались они, правда, не политологи, а «политические комментаторы». По своему статусу они были приравнены к заместителям главных редакторов центральных партийных печатных изданий. К подготовке данных программ привлекались и представители академической науки. Во многом сам стиль подачи и рассмотрения ими политических вопросов был позаимствован у американских и западноевропейских политологов.
Следует отметить, что часть направлений, которая относилась в западноевропейских странах к области преподавания политической науки и политических исследований, в СССР также была представлена. Речь, например, идет об изучении политической системы собственной страны, истории политической мысли и политических учений, политической экономии, международного права и международных отношений, отдельных составляющих сравнительной политологии. В наиболее полном объеме эти предметы преподавались на факультетах международных отношений, международного права, международных экономических отношений, географии зарубежных стран и некоторых других, образованных в нескольких «элитных» высших учебных заведениях страны. Отдельными сторонами политической науки фактически занималась и часть институтов Академии наук СССР. Конечно, в основе преподавания находились положения «марксизма-ленинизма», в соответствии с которыми выстраивались и все исследования политических и политэкономических вопросов. Они всегда были прежде всего направлены на выполнение апологетической функции: критику политики капиталистических стран и идеализацию политики коммунистической партии и советского государства. Вместе с тем достаточно часто критика существовавших на Западе политических, социологических и экономических концепций на практике сводилась к формальному противопоставлению им известных догм «исторического материализма». В результате нередко такая критика больше походила на популяризацию указанных концепций в СССР, а в ряде случаев критический анализ выливался в обширные некритические заимствования у представителей различных течений и направлений политической и экономической мысли. Данное обстоятельство, с одной стороны, способствовало медленному, но постоянному расшатыванию идеологических устоев действующей власти, все более отчетливо демонстрировавших свою несостоятельность в теоретическом плане и контрпродуктивность с точки зрения потребностей социально-экономического развития общества. С другой — появлению определенной идеализации и некритического отношения ко многим теоретическим положениям и методам политической, социологической и экономической науки, использовавшимся в США и западноевропейских странах, что негативно проявило себя в период начала реформ и после распада СССР (произошедшего, как и в случае с Российской империей, не без участия различных спецслужб)67.
Как самостоятельная научная дисциплина политология в России начала развиваться лишь после указанного распада и демонстративного (но далеко не полного и плохо осмысленного) отказа представителей новой российской власти от марксистской теории. Заметим, что одновременно (в результате отсутствия прежней потребности в идеологической составляющей общественных наук) у государственной власти снизилась заинтересованность в финансировании научных исследований, что вкупе с обострением экономической ситуации в стране добавило трудностей, с которыми политология встретилась при обретении академического статуса. Но многие проблемы, с точки зрения приобретения данной дисциплиной научного авторитета, представляли и продолжают представлять трудности нефинансового порядка.
Основная из них была связана с тем, что представители новой российской власти полагали, что им вообще не требуются серьезные исследования в области общественных наук (прикрывая такую позицию тем, что поставили под сомнение возможности академической науки и целесообразность ее сохранения в прежней форме).
В результате период длительного насаждения марксистской философии, политической экономии и истории, их идеологическое давление, повсеместно ограничивавшее свободу творчества и самореализации личности, сменился навязыванием населению многочисленных социологических опросов и политических рейтингов в качестве составных инструментов политтехнологии и манипуляции общественным мнением. Кроме того, в средствах массовой информации стали активно рекламироваться различные проекты политических и экономических преобразований, преподносимых в виде очередных «волшебных палочек», способных без особых усилий привести к государству всеобщего благоденствия.
В очередной раз произошло забвение неоднократно подтверждавшейся истины, которая говорит о том, что любые глубокие преобразования общества сами по себе не могут рассматриваться в качестве панацеи или условия обеспечения всеобщего счастья. Последнее вообще никогда не бывает всеобщим, оно всегда индивидуально (и, как правило, неразрывно связано с понятием несчастья: «не было бы счастья, да несчастье помогло»).
Ни благосостояние, ни счастье миллионов людей не могут определяться по единой шкале — «больше — меньше», или фиксироваться согласно с некой обнаруженной кем-то «золотой серединой». Даже если не углубляться в теорию и историю данного вопроса, вполне очевидным является тот факт, что счастье и благополучие каждого конкретного человека зависит от множества факторов, которые слагаются в бесчисленное количество комбинаций. Оставаясь на научной, а не на политически мотивированной позиции идеологического мошенничества, эти понятия нельзя адекватно охарактеризовать и представить как единую цель. Скорее, их следует рассматривать в качестве одного из средств, обусловленных интересами и закономерностями социального развития (понимаемого как процесс постоянного раскрытия потенциала человеческих возможностей, представленных бесконечным разнообразием способностей отдельных индивидов). При этом можно лишь с той или иной степенью относительности говорить только об иерархии целей, общей шкале ценностей, в рамках которой каждый отдельный человек может определиться с имеющимися у него потребностями и возможностями. Существует, конечно, совпадения в потребностях и нуждах индивидуумов, что является одним из факторов, по вполне объективным причинам побуждающих их объединять свои усилия и возможности для достижения, формально, одной цели. Однако при этом неизбежно оказывается, что эта общая цель не является собственно целью деятельности каждого индивидуума в отдельности, а представляет собой средство, которое различными членами общества используется для реализации своих интересов, возможностей и способностей. Более того, когда какое-либо общественное устройство определяется в качестве конечной цели, это является одним из наиболее ярких проявлений социально-политической мифологии.
И в этой связи необходимо отметить, что социально-политическая мифология была заключена уже в текст Конституции новой России. При этом устаревшая мифическая конструкция, называвшаяся «социалистическое общенародное государство» (как государство, «выражающее волю и интересы… трудящихся всех наций и народностей страны»), прикрывавшая политический смысл
Давно известно, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. В действительности, ни медицинская помощь, ни образование (как и любая помощь со стороны государственной власти) никогда не были и не могут быть бесплатными69. Они оплачиваются всеми работающими гражданами, перечисляющими государству налоги и другие обязательные сборы, которые по своему содержанию и значению можно сравнить со страховыми взносами. Государство в данном случае только перераспределяет эти средства, выполняя при этом для общества функцию особой страховой компании, базовый социальный смысл существования которой заключается в минимизации рисков, связанных с возможным ухудшением условий, необходимых для поддержания процесса социально-экономического развития страны. Более подробно на этом вопросе мы остановимся позднее. Здесь же мы хотели бы подчеркнуть только одно обстоятельство. Если не рассматривать, не осознавать и не стремиться конкретизировать основной смысл, а также отличия (по сравнению с любыми другими страховыми компаниями), которые предполагает выполнение данной функции государством; если не учитывать и тот факт, что любое государство может кому-либо что-либо предоставить только после того, как оно у кого-то что-то предварительно отберет, — то мы неизбежно будем при характеристике государства наделять его мистическими свойствами, а сами выступать в роли некрасовской старушки, ожидавшей приезда и помощи барина. Создавая или поддерживая иллюзию бесплатности услуг, предоставляемых государством, само государство позиционируется в качестве их магического производителя, как будто создающего эти услуги из воздуха и занимающегося к тому же благотворительной деятельностью, на которого всем следует молиться как на Бога. При этом, как свидетельствует весь исторический опыт, государственная власть, несмотря, а точнее — благодаря возлагаемым на государство необоснованным надеждам, выполняет свои обязанности и функции крайне неэффективно, не заботясь о жестком соблюдении требований увязки размеров налогообложения с решением проблемы рационального использования властью средств налогоплательщиков.
В таких условиях неразумно также рассчитывать на государство как на надежного и ответственного заемщика (при размещении им государственных займов, оформляемых ценными бумагами), поскольку указанная надежность базируется лишь на наличии у данного заемщика возможности насильственного изъятия средств с «подшефных» налогоплательщиков, в качестве которых выступают все те же кредиторы государства. В результате государственная власть начинает с того, что погашает свои обязательства перед одними налогоплательщиками за счет других, в том числе, формируя финансовые пирамиды, предназначенные для последующего разрушения, либо увеличивая налоговое бремя, крайне негативно воздействуя на процесс социально-экономического развития. Заключительным этапом каждого из рассмотренных способов «честного изъятия денег у граждан» оказывается возникновение крупномасштабных финансовых и экономических кризисов. Правда, вина за появление этих кризисов всегда перекладывалась государственной властью на своих нерасчетливых кредиторов. Ранее в такой роли выступали многие ростовщики, затем — участники финансовых рынков и банки. Именно на них власти старались канализировать весь гнев народа. Именно они первыми несли ответственность за то, что государственная власть оказывалась необязательным и неплатежеспособным заемщиком. При этом со стороны представителей государственной власти (и обслуживающих их «ученых») каждый раз в качестве средства исправления кризисной ситуации обосновывалась необходимость дальнейшего усиления государственного вмешательства и ужесточения государственного регулирования. На практике за подобными «обоснованиями» часто скрывается и камуфлируется стремление властных структур обеспечить для наиболее близких к ним финансовых компаний и банков монопольные позиции на рынке, что, естественно, влечет за собой углубление кризиса и/или затруднение и замедление процесса выхода из него.
В России подобные ситуации возникали неоднократно, если не сказать, что они приобрели почти перманентный характер. Не случайно, несмотря на различные заверения представителей правительства, на деле государственная власть в России практически не проявляет реальной заинтересованности в обеспечении гарантии прав кредиторов и реализации принципа равных прав при равной ответственности, без чего невозможно рассчитывать на полноценное социально-экономическое развитие и эффективное функционирование рыночных институтов. Кризис 1998 года, который был инициирован отказом правительства платить по своим долгам (ГКО), явился одним из наиболее наглядных проявлений такого подхода. И современный мировой финансовый кризис, как и его специфические проявления в России, также не представляет собой исключение из правил.
Возвращаясь к термину «социальное государство», заметим также, что современная история уже знала один государственный режим, имевший название «социальный», о котором политики и политологи в России и за рубежом либо забыли, либо предпочитают не вспоминать. Речь идет о режиме государственной власти, который был установлен во время Второй мировой войны (в 1943 г.) в Италии национал-социалистической Германией. Этот марионеточный режим получил название «Социальная республика Италия» (Repubblica Sociale Italiana). И в этой связи в качестве достаточно тревожного факта следует рассматривать распространение в России идей формирования «социально-корпоративного государства» или «социального партнерства» государства и бизнеса. Ведь первыми подобные идеи в
Заметим, что некритичное заимствование и использование политиками тех или иных социально-политических терминов является одним из показателей того, что (как отметил Г. Гегель
Сохранению влияния политической мифологии способствует идеологическая обработка населения с помощью таких расплывчатых понятий, как «общественные задачи», «определяющие направления общественного строительства», «общественное благо», «всеобщее благосостояние» и т.п., которые находят свое некритичное использование и в научно-политической лексике. Между тем, если разобраться в этих идеологемах, то становится очевидным, что они не содержат в себе ни необходимого, ни достаточного обозначения конкретных направлений политики государства, затрудняя определение критериев оценки данной политики и формирование действенных механизмов надзора за деятельностью правительства. Не характеризуют они и условия эффективного и рационального взаимодействия различных членов общества.
Отрицательно воздействуют они и на восприятие в обществе деятельности представительных органов власти, что проявляется в появлении убежденности в их неспособности или нежелании выполнять «общую волю» избирателей. В свою очередь, такая убежденность неизбежно вызывает негативное отношение к любым демократическим процессам и институтам. К парламентам начинают относиться как к бездеятельной «говорильне», считая, что они не могут в силу или неспособности, или некомпетентности исполнять свою прямую функцию, для осуществления которой они и были избраны. Этот факт обязательно используется заинтересованными политическими силами в попытках добиться или сохранить за собой монополию на власть. Камуфлируются такие попытки распространением в народных массах, например, следующих утверждений: для создания эффективного и хорошо организованного государства необходимо лишь отдать бразды правления в руки «твердых хозяйственников» и развязать руки исполнительной власти, укрепить ее вертикаль и устранить бремя демократических процедур. На практике за подобными утверждениями, как правило, скрывается желание устранить какую-либо форму контроля за деятельностью власти, а, следовательно, попытки уйти от ответственности за любые предпринимаемые ею действия или бездействие.
Правда, реализации указанных желаний на практике содействует и фетишизация понятия «демократия», благодаря которой предается забвению многократно повторявшийся опыт истории, свидетельствующий, что сама по себе демократия не является панацеей. Политическая история изобилует фактами, когда демократические лозунги и процедуры активно использовались для приведения к власти тиранов, установления диктаторских авторитарных режимов, для временной переориентации движения общества к тоталитаризму (как правило, через фазу глубокого социального распада, вызываемого революциями и смутами) со всеми негативными социально-экономическими последствиями. Еще раз повторим, что и национал-социалисты пришли к власти в Германии и получили практически неограниченные политические полномочия с соблюдением всех демократических процедур (в рамках которых решающим голосом в пользу предоставления нацистам неограниченной власти оказался голос представителей католической церкви). Это означает, что сами по себе демократические механизмы не следует абсолютизировать. Социальные проблемы не решаются ни голосованием, ни мнением большинства. Положительное значение демократии необходимо обязательно рассматривать в контексте условий, при которых демократические процедуры приемлемы и могут использоваться для повышения уровня ответственности власти, для обеспечения принципа разделения властей, для поддержания соответствия имеющихся у них прав выполняемым обязанностям. Одним из указанных условий является необходимый уровень развития «политической культуры», который, с нашей точки зрения, следует рассматривать и оценивать с учетом распространения в обществе понимания реальных возможностей государства и критериев, по которым можно судить о степени и эффективности реализации представителями власти указанных возможностей.
Если проводить политологический анализ условий, определявших формирование «политической культуры» российского общества, то необходимо выделить следующие моменты. С одной стороны, с момента провозглашения «социального государства» наблюдалась явная вульгаризация либеральных ценностей и принципов, которые использовались государственной властью для оправдания своей и без того низкой ответственности, а точнее — безответственности и фактического отказа от выполнения многих социально-значимых функций. Одновременно предпринимались попытки опять навязать обществу представления о функциях власти и возможностях социальной политики в духе экономического детерминизма, когда ссылками на отсутствие финансовых средств, недостаточный рост экономики, производительности труда и т.п. создается дымовая завеса для обоснования невыполнения государством того, что оно может и должно было делать. С другой стороны, полностью игнорируя либеральные идеи, представители власти вновь сосредоточили под своим непосредственным контролем банковскую систему и особо прибыльные объекты бизнеса, развивая наиболее неприглядные формы монополизма и подавления индивидуальной инициативы.
Одновременно на фоне грубейших ошибок и злоупотреблений власти при проведении экономических реформ в современной России можно было наблюдать формирование предпосылок для очередного «оживления» марксизма как формы социальной религии73.
Правда, марксистская идея «отмирания» государства, как, впрочем, и большинство других положений марксистской теории, были забыты и отброшены. Основные усилия тех, кто объявляет себя сегодня приверженцами марксизма, направлены на то, чтобы у населения сохранялась наивная вера во всесилие государства, в саму возможность того, что с приходом «хорошей» государственной власти наступит всеобщее счастье, будет создано все, что соответствует ее идеалам и представлениям о справедливой жизни.
В совокупности все эти усилия отражают нежелание со стороны влиятельных политических сил допустить появление у широких масс элементарной политической грамотности. Они предпочитают поддерживать у них искаженное представление о реальных причинах многих социально-экономических проблем и политических процессов, что, как это обычно бывает, позволяет узкой социальной прослойке, добившейся властных полномочий, в течение определенного времени манипулировать социумом в ущерб интересам развития страны.
По своим последствиям сложившаяся ситуация оказывает не менее разрушительное воздействие на проведение серьезных научных исследований, чем прежние идеологические путы. Нельзя не заметить, что со стороны государственных институтов целенаправленно проводилась политика, ориентированная на умаление роли всех общественных наук и фундаментальной науки в целом. Она, мягко сказать, не способствовала авторитету академической науки, существенно ограничивая ее возможности по формированию у российских граждан такой «политической культуры», которая предполагает адекватное восприятие роли государства, а также своих реальных возможностей участия в политическом процессе. При этом у представителей властных структур достаточно явно проявилось не просто недоверие, а, по сути, — глубокое пренебрежение к результатам теоретических исследований в области политологии и социологии. Такое отношение сохранилось даже тогда, когда эффект разрекламированных изобретений новых «волшебных палочек» всеобщего счастья прекратил свое психологическое воздействие на население, когда рассеялся туман проведенной приватизации государственной собственности и разрушились выстроенные с помощью власти многочисленные финансовые пирамиды, похоронившие под своими обломками надежды на полноценное развитие денежно-кредитной и банковской систем.
В целом можно говорить о том, что власть продолжает уповать на средства идеологической обработки и кодировки массового сознания, игнорируя объективные условия нормального функционирования и развития общества и забывая, что такие попытки, как правило, заканчиваются исключительно негативными последствиями, в том числе для представителей самой власти. В этой связи вполне закономерным представляется тот факт, что даже в условиях благоприятной мировой конъюнктуры на рынке сырьевых ресурсов, в различных регионах России (не ориентированных на экспорт энергоносителей и сырья) перманентно создавалась предреволюционная ситуация. При этом вся страна продолжала скатываться к статусу колонии, балансируя на грани предельно критического состояния, потенциально опасного возникновением крупномасштабной гражданской войны и последующим распадом государства. При появлении признаков мирового кризиса социально-политическая обстановка, естественно, обострилась, а риски социального распада существенно возросли. При этом в действиях властей отчетливо проявились общая растерянность, а также непонимание реальных путей и средств исправления сложившейся ситуации.
Мы не хотим сказать, что в возникновении данной обстановки не было вины и самих представителей академической науки (философов, юристов, экономистов, социологов и политологов). Нельзя не признать, что общественные науки во многом оказались не готовы к интеллектуальному обеспечению трансформации социально-политической системы и нахождению ответов на глобальные «вызовы» современности. И причина здесь не только в неадекватном отношении государственной власти к представителям социально-политических наук, но и в качестве преподавания и уровне исследований в рамках указанных дисциплин.
Что касается вопросов преподавания политической науки в России, то здесь пока наблюдаются явные заимствования у американских и западноевропейских политологов. Причем воспроизводится практически вся палитра существующих и в ряде случаев противоречивых подходов, а также терминологического плюрализма (в худшем смысле этого слова), иногда с добавлением «красок», доставшихся в наследство от «исторического материализма».
Наглядными иллюстрациями данного факта могут служить определения предмета и задач политической науки, которые приводятся сегодня в многочисленных учебниках по политологии. Чтобы не быть голословными, приведем несколько примеров. По этическим соображениям мы не будет называть авторов учебников и учебных пособий. Отметим только год издания (один был выпущен в 2000 г., два — в 2007 г. и пять — в 2008 г.), а также то обстоятельство, что практически все они были подготовлены представителями ведущих центров политической науки в нашей стране.
В первом из рассматриваемых нами учебников политология определяется как дисциплина, которая «располагается как бы в точке пересечения» социальных наук, «интегрируя отдельные их подходы, методологические и методические приемы». Одновременно отмечается, что «у нас еще не определены конкретные границы, круг проблем, вопросов, институтов и явлений, в совокупности составляющих предмет исследования политической науки». Вместе с тем предлагается считать предметом ее исследования «мир политического в его целостности и многообразии». Это абстрактное определение предмета политической науки дополнятся не менее абстрактным уточнением, согласно которому «мир политического в его целостности и многообразии» определяется как «все то, что охватывается понятием «политическое», взятым «в контексте исторического развития и реальной социальной действительности».
Особо говорится об актуальности, но одновременно и сложности «разграничения социологии и политологии». Согласно учебнику, ни социология, ни политология «не вправе претендовать на исключительное монопольное право» при изучении «пространства», связывающего «социальную сферу»74 и «мир политического». Причем указанное утверждение используется в качестве обоснования причины «формирования нового самостоятельного раздела политологии — политической социологии».
В качестве объекта исследования политической социологии определяются «социальные основы власти и политических отношений; социально-экономические, социокультурные, этнонациональ-ные, религиозные факторы, определяющие политическое поведение людей, политические установки, ориентации и умонастроения широких масс населения». Отличие политической социологии от политологии выводится в учебнике из того, что политическая социология «имеет дело с социальными причинами и отношениями распределения власти и властных структур в обществе, факторами, определяющими политическое поведение людей, политические конфликты, политические установки, ориентации и умонастроения широких масс населения» и т.д. В «широком смысле слова» в качестве предмета политической социологии указывается «социологическое измерение политических феноменов».
Одновременно, со ссылкой на точку зрения американских политологов и социологов Р. Бендикса75 и С. Липсета76, учебник поясняет отличие политологии от политической социологии следующей цитатой. Если политология «исходит от государства и изучает, как оно влияет на общество», то «политическая социология исходит от общества и изучает, как оно влияет на государство, то есть на формальные институты, служащие разделению и осуществлению власти».
Вместе с тем вся совокупность проблем, которыми занимается политология, группируется в три крупных блока:
— социально-философские и идейно теоретические основания политики, теория политики, политические учения и традиции, политические парадигмы, соответствующие тому или иному историческому периоду;
— политические системы и политическая культура, факторы и процессы их изменения и смены, идейно-политические течения, система международных отношений и т.д.;
— политические институты, политические отношения, политическое поведение, партии, партийные и избирательные системы, политические и избирательные технологии, механизмы принятия решений и реализации властных функций и т.д.
При этом особо выделяются «проблемы порядка и беспорядка, консенсуса и конфликта, факторы и мотивы возникновения общественно-политических движений» и др. Подчеркивается важность исследования государства и власти «как социальных феноменов», «как институтов политической организации общества», а также выявления и изучения закономерностей, основных норм и особенностей «взаимодействия государств с другими субъектами международных отношений».
В следующем (во втором по счету) учебнике значение и основная функция политологии определяются тем, что она «предоставляет серьезные возможности познания человеческого мира через политику, а также для рационально-критического осмысления этой сферы общественной жизни».
Согласно авторам (использующим дословный перевод с английского терминов «политическая наука» и «политические науки»), «в мировой традиции политического знания принято различать политологию как таковую и политические науки». Это подразделение основывается на определении, которое приведено в англо-американском «Словаре политического анализа» (1982). При этом в широком смысле политология определяется как «систематизированное изучение политики в целом», а в более узком — как исследование государственного управления.
Авторы придерживаются точки зрения, согласно которой «в плане предмета исследования развитие политологии шло от внимания к формальным институтам (в основном государству) и правовым отношениям до проявления научного интереса к поведению людей и их групп в политике, политическим процессам и системам, неформальным отношениям». При этом «предметное содержание основных разделов политологии», как и в западноевропейских странах, определяется следующими составляющими: «политическая теория; сравнительный и межстрановой анализ; поведение в сфере политики; властные отношения и управление на национальном и местном уровнях; государственно-административная деятельность и организационные решения; международные отношения».
Термин «политические науки» характеризуется авторами учебника как научное обеспечение политики, а также как прикладная политология. Иными словами, понятие «политические науки» определяется как «междисциплинарный комплекс исследований, связанный с использованием их результатов для обеспечения наилучших вариантов выработки и проведения государственной политики, решения проблем политической жизни общества в целом».
Под «политической социологией» понимается «изучение политической жизни в социологическом контексте». Утверждается, что она «соединяет идеи и методики двух дисциплин — политологии и социологии». В качестве важнейших вопросов политической социологии называются: «исследование общественного мнения, выражающего установки и ориентации людей, групп, общества; анализ партий (руководящий, членский, активистский составы, корпус избирателей)».
К политической философии относится «область интеллектуальной активности, где разъясняются и/или разрабатываются идеи, относящиеся к политике, преимущественно — к истории мысли, сущности и ценностям политической действительности, умственным предпосылкам ее анализа». При этом утверждается, что «политическая философия предоставляет ученым средства и методы для абстрактного познания тех сторон политики, которые трудно или пока невозможно изучить опытным путем». Вместе с тем в качестве составной части как политологии, так и политической философии выделяется политическая теория, под которой понимаются «исследования, оценки, объяснения и прогнозирование явлений в политике (в т.ч. поведения, ценностей и пр.)». В этой сфере, как утверждают авторы, создаются политические концепции, которые подразделяются на два основных типа: нормативные (устанавливающие определенные правила) и эмпирические (формулирующие поддающиеся научной проверке предположения).
В третьем учебнике, посвященном «теории политики», авторы избегают приводить конкретные формулировки предмета политологии. Вместе с тем подразумевается, что к числу предметов исследования политологии относятся: «устройство и управление обществом различными методами, вплоть до насилия»; «соотношение социальных сил и борьба за власть и ее осуществление»; «взаимоотношения больших групп людей, опосредованные государственными институтами управления»; «определение правил политической игры, сочетание интересов общества и личности». Дополнительно сюда включаются проблемы «установления и гарантии действия конституции и законов, защиты страны и обеспечения прав человека», а также «решение глобальных международных, демографических и других проблем».
Сама политика определяется в учебнике как «область деятельности и подсистема общества, которая решает общественные проблемы, т.е. проблемы большого числа людей — социальных групп, слоев, классов, этносов, наций» при помощи политических институтов, «в совокупности представляющих собой определенное государственное устройство». История политологии описывается в основном с позиций, характерных для американских политологов. Развитие политологии определяется как смена главенствующих концептуальных подходов (институциональный, бихевиоралистский и постбихевиоралистский). Утверждается, что постбихевиоралистский этап развития политической науки начался в
В четвертом учебнике задача политологии определяется как «объединение политической теории с фактами политической практики». В данном случае, следуя не американскому, а британскому подходу (но не ссылаясь на него), авторы определяют политологический анализ как «своего рода искусство, предполагающее конструкцию не только рациональных, поддающихся количественному измерению мотивов интересов людей, но также и иррациональных, подсознательных, неосознанных побуждений, которые невозможно изучать с помощью строгих математических или естественнонаучных формул». Имеется в виду, что политологическое исследование «требует воображения, интуиции, психологического проникновения и т.п.». При этом утверждается, что политология должна концентрировать свое внимание «на динамической стороне социального и политического мира», одновременно «в полной мере охватывая существующий политический порядок». В задачи политологии включаются: «изучение проблем политического господства и правления, господства и сотрудничества, формирования власти и политического неравенства, отношения людей с институтами власти, механизмов обеспечения единства, жизнеспособности и бесперебойного функционирования общества, путей и форм политической социализации». Согласно авторам, все это требуется для ответа на следующие вопросы: «что такое государство?», «какие именно институты определяют сущность того или иного государства?», «обусловливается ли форма государства экономикой, социальной структурой или какими-то другими факторами общественной жизни?», «какова форма взаимоотношений между государствами на международной арене?».
Вместе с тем утверждается, что «в политике пока не обнаружены закономерности, которые действуют также универсально и неумолимо, как законы физические». Предметом изучения политологии объявляется «отдельный индивид, участвующий в политических отношениях и процессах». Обосновывается этот тезис тем, что «наука, претендующая на освещение реальной жизни, где центральное место занимает человек, не вправе игнорировать то, что можно обозначить понятием “человеческое измерение”», которое «весьма трудно втиснуть в “прокрустово ложе” искусственно сконструированных теорий, моделей, математических формул».
Одновременно под предметом политологии подразумевается «мир политического», «структура и функционирование политических систем», «система управления и политический процесс», которые должны изучаться «с точки зрения сущего и должного»; а под целью политологического исследования — «содействие более справедливому обществу».
В пятом учебнике в качестве объекта политологии называется «общество в целом», что обосновывается определением политологии как «общественной дисциплины». При этом предмет исследования политологии (в соответствии с подходом, который был принят в рамках «диалектического материализма»77) характеризуется как «часть объекта, один из его аспектов, который подлежит изучению данной конкретной наукой». В качестве предмета политологии выделяется «политическая жизнь общества». Эта политическая жизнь, как утверждается в учебнике, основывается на: 1). политических отношениях данного общества; 2). политическом сознании граждан данного общества; 3) политической системе данного общества.
Одновременно говорится о том, что, поскольку «политика охватывает все сферы жизнедеятельности современного общества», то «наука, изучающая политику, политический мир, составляет ядро, центр всего современного обществознания».
Конкретизируя предмет политологии, авторы определяют политические отношения как «разновидность общественных отношений, выражающих отношения между классами (стратами, кастами), нациями и их организациями, а также государствами и их институтами по поводу власти, ее достижения и реализации». Особо подчеркивается, что «специфика политических отношений заключается в том, что это отношения между социальными группами и общностями, между социальными институтами и организациями, а не между отдельными людьми». «Политическое сознание» характеризуется как «одна из форм общественного сознания наряду с религией, философией и правом и т.д., выражающая классовые, национальные и государственные интересы». Под «политической системой» понимается «совокупность институтов и организаций, выражающих и защищающих интересы составляющих данное общество классов и наций и регулирующих отношения между ними». В состав политической системы авторы включают: государство, партии, профсоюзы, общественные организации и движения, религиозные институты.
Дополнительно авторы говорят о законах политологии, анализ которых, по их мнению, позволяет получить более конкретное и глубокое представление о предмете политологии. Согласно определению авторов, законы политологии «носят политический характер». Этого определения, по их мнению, достаточно, чтобы охарактеризовать законы политологии как отражающие «объективные связи и отношения между явлениями и процессами политической жизни, а также их участниками, т.е. субъектами политики». В качестве важнейших законов политологии авторы называют следующие: «демократизация политики и политической жизни, детерминация внешней и внутренней политики, уровней развития экономической сферы данного общества, гуманизация политики и возрастание в ней места и роли личности, рост политической культуры населения, интернационализация и глобализация политики и политических отношений и т. д.».
В шестом учебнике по политологии в качестве основной цели политической науки называется формирование гипотез и теорий, «способных объяснять окружающий нас мир политики». Развитие политического знания представляется «как смена концептуальных подходов». По мнению авторов, если классифицировать данные подходы по «объектам политического знания», то следует выделять «философский и идеологический, институциональный и структурный, и, наконец, бихевиоральный подходы».
Вместе с тем утверждается, что «в теоретическом плане дать абсолютно исчерпывающее определение — что такое политическая наука — не представляется возможным». Это объясняется в том числе «недостатком согласия между учеными относительно объекта их знаний». Неоднозначными, по мнению авторов, «выглядят в современной политической науке попытки решения вопроса о сферах и границах политики». Но это, как они считают, не означает, что «политика как область человеческой деятельности не имеет собственных, свойственных только ей одной, целей». Эти цели определяются теми функциями, которые политика выполняет в структуре социума. Согласно авторам, «важнейшей из этих функций является достижение общих целей, способствующих интеграции сообщества». Это, по их мнению, предполагает понимание политического «как особой системы общественных связей, выражающих потребность людей в совместной жизни».
В седьмом учебнике утверждается, что, общая трактовка политологии как науки о политике «обычно не вызывает особых возражений». Но «вопрос о том, в каком объеме политология изучает политику, является дискуссионным». При этом приводится несколько трактовок данного вопроса. Первая трактовка, по мнению авторов, основывается на дефинициях, содержащихся в англо-американском «Словаре политического анализа». В рамках этого подхода традиционное определение политологии как науки, «занимающейся исследованием государства, партий и других институтов, осуществляющих власть в обществе или воздействующих на нее», дополняется следующими включениями. В предметное содержание политологии вводятся: «управление на национальном и местном уровнях; сравнительный или межстрановой анализ; политика и политическое поведение; публичное право и судебно-правовое поведение; политическая теория; публично-административная деятельность и организационное поведение; международные отношения». С этой точки зрения, политология характеризуется как «однопорядковая дисциплина» по отношению к политической социологии, политической философии, политической психологии и т.п., т.е. как одна из наук о политике. При этом в учебнике утверждается, что существенным недостатком такой «трактовки политологии как сравнительно частной науки о политике является логически следующее из такого подхода фактическое отрицание общей науки о политике, интегрирующей все политические знания в единую систему».
Вторая трактовка политологии, описываемая в учебнике, заключается в ее определении как «единой науки о политике», которая, однако, «включает не все знания об этой сфере общественной жизни, а лишь те, которые опираются на строго научные, преимущественно эмпирические подходы». Исключаются из содержания политической науки «общетеоретические дисциплины, опирающиеся на нормативный, ценностный подходы, такие как политическая философия, политическая этика, история политических идей и некоторые другие». Логическим следствием такой позиции, по мнению авторов, «является разделение политических знаний на две части: на нормативные знания, связанные с ценностями и оценками, требованиями и пожеланиями, и строго научные знания, основанные на фактах». Такое противопоставление подвергается критике и, по мнению авторов, губительно для общественной науки, «поскольку обрекает ее на дегуманизацию, отход от жгучих проблем человечества и вырождение в малозначительные абстракции».
Третьим подходом называется рассмотрение политологии в качестве «общей, интегральной науки о политике во всех ее проявлениях». Согласно этой трактовке, политология включает в себя «весь комплекс наук о политике и ее взаимоотношениях с человеком и обществом; политическую философию, политическую социологию, политическую психологию, теорию политических институтов и прежде всего государства и права и т. д.». По мнению авторов, в этом значении «политология аналогична экономической науке, социологии, философии и другим интегральным наукам, объединяющим соответствующие комплексы знаний о тех или иных сферах жизнедеятельности». Авторы заявляют и о своей приверженности именно данной точке зрения, определяя политологию как «единую, интегральную науку о политике, ее взаимодействии с личностью и обществом», отмечая одновременно, что «дать более конкретное общее определение этой науки практически невозможно».
При этом предмет политической философии (как составной части политологии) подразделяется ими на «три группы явлений». Первую группу составляют «политические ценности, критерии оценки реальной политики с точки зрения морали, интересов крупных общественных групп или всего человечества». Ко второй группе относятся «наиболее глубокие основы политики», под которыми понимаются «теоретические рациональные изыскания, обобщения глобального исторического опыта, логические рассуждения». Не исключается из этой группы и «анализ конкретных фактов». В качестве третьей группы предмет политической философии составляют, по мнению авторов, «способы и средства познания политики, определение смысла политических категорий». К числу указанных категорий они относят такие понятия, как власть, свобода, равенство, справедливость, государство, права человека, политическое поведение и т.д. На основе этого рассуждения под политической философией понимается «общая методологическая база политических исследований, определяющая смысл различных концепций, выявляющая универсальные принципы и законы во взаимоотношениях человека, общества и власти, соотношение рационального и иррационального в политике, ее нравственные критерии и мотивационную основу, определяющую границы и принципы государственной власти и т.п.».
Понятие «политическая социология» определяется ими как «наука о взаимодействии между политикой и обществом, между социальным строем и политическими институтами и процессами». По мнению авторов, политическая социология «выделяется среди других наук о политике прежде всего социологическим подходом к исследованию своего предмета». Под этим подходом понимается необходимость «выяснения зависимости политики от общества, социальной детерминированности политических явлений».
Наконец, в восьмом учебнике политология определяется как «целостная, логически стройная совокупность знаний о сущности политики, формах правления и системах власти». При этом утверждается, что собственный предмет политологии «выделился только после того, как под влиянием американской и французской революций изменился облик западного общества». Более того, в учебнике заявлено, что политология, понимаемая как синоним политической науки и социальной политологии, в качестве самостоятельной дисциплины оформилась «благодаря работам Конта и Сен-Симона». Одновременно говорится, что термин «политология» появился не просто «позже слова “социология”», но только после распада СССР, «в
Включение политологии в состав социальных наук объясняется тем, что «государство играет роль арбитра в бесконечной череде конфликтов противоборствующих групповых интересов». Причем понятие «социальное», согласно учебнику, имеет два значения: узкое и широкое. В узком значении «социальное» определяется как часть общественного (наряду с экономическим, политическим и др.), а в широком — как синоним общественного.
При этом предпринимается попытка разделить предметы исследования политологии и социологии. Самым общим определением предмета социологии называется общество, а политологии — государство. Тут же говорится, что такие определения требуют конкретизации, «поскольку абстрактные понятия всегда бедны своим содержанием». В процессе этой «конкретизации» оказывается, что «социология мыслит крупными блоками» и «способна описать поведение больших масс людей». Из этого делается заключение, что социология «тяготеет к статистике» и «для нее закрыт внутренний мир человека». Данное утверждение обосновывается тем, что «социология изучает поведение людей как представителей больших социальных групп, прежде всего классов, слоев, сословий, профессиональных и половозрастных групп». Отсюда следует, что «социология, охватывая общество в целом, рассматривает его под каким-то своим, специфическим углом зрения». То же, говорится в учебнике, можно сказать о политологии. Оказывается, что у политологии «на государство собственный взгляд». Предметом политологии называется изучение поведения людей «как представителей политических объединений, т.е. как граждан государства, членов политических партий, представителей властных структур». Однако чуть позже в учебнике заявлено о том, различия между социологией и политологией «заключаются скорее в последовательности изложения материала». Имеется в виду, что вначале должно «описываться общество в целом, его структура и динамика, сословия, группы, классы, социальные процессы». Затем на этом фундаменте, как утверждается в учебнике, «вполне логично выстраивается политическая надстройка, которая представляет собой очень сложное образование». Согласно учебнику, это означает, что «политологи, прежде чем приступить к изучению государства и политической системы, обязаны описать общество в целом, используя при этом достижения других, родственных наук, в частности, социологии».
Вместе с тем, ссылаясь на специальную резолюцию экспертов ЮНЕСКО 1948 г. и ее последующие интерпретации относительно перечня изучаемых политической наукой вопросов, в учебнике говорится о появлении «четырех главных ветвей политической науки: политическая теория, политическая социология, административные науки и международные отношения», которые все «связаны понятием политики». Поэтому, как объясняется в учебнике, существует несколько точек зрения на определение предмета политологии.
В трактовке учебника, первая точка зрения исходит из понимания политологии как «метатеории политики», которая «включает все дисциплины, исследующие политику, и охватывает все политические связи и взаимодействия, существующие в обществе, включая и изучение механизмов власти». Политология в этом смысле трактуется «как собирательная дисциплина — перекресток различных веяний и течений».
Вторая точка зрения, которая определяется как «несобирательный подход к политической науке», представлена как попытка «выявить ее самобытность и специфику». При этом утверждается, что в рамках данного подхода «ничего иного, как отождествления политологии с политической социологией» не предлагается. Разъясняется, что причина этого кроется в том, что «обе дисциплины имеют один и тот же объект (общество, социально-политические явления) и используют одинаковый подход». При этом «политические отношения в обществе или политическое взаимодействие социальных субъектов» определяются в качестве общего объекта для социологии и политологии. Кроме того, утверждается, что эти дисциплины имеют «общих предшественников», и в качестве предшественников научных дисциплин называются имена Аристотеля, Платона, Вебера, Парето и других авторов.
Хотя ранее термины «политология» и «политическая социология» в учебнике характеризовались как синонимы, теперь такой подход критикуется. Утверждается, что «полностью отождествлять их было бы неправильно», что «смешение одного с другим всегда происходит во вред обоим». Объясняется это тем, что такое смешение «может быть истолковано как растворение (полное или частичное) первой во второй.» Тут же говорится, что «растворение не означает смерть политологии как науки», что «в нашей стране она чувствует себя гораздо лучше, чем ее двоюродная сестра политическая социология». Хорошее самочувствие политологии связывается с наличием «политологической ассоциации, специального журнала, десятка учебников, сотни статей и, возможно, тысячи специалистов». Отсюда делается вывод о том, что «еще неизвестно, кто кого поглотил» (одновременно отождествляя тем самым понятия «растворение» и «поглощение»).
В качестве третьей точки зрения, которая в учебнике характеризуется «не интегралистской (объединяющей), а дезинтегралистской (разъединяющей две науки)», называется рассмотрение политологии в качестве общей теории политики. В соответствии с учебником, на первый взгляд этот подход представляется оправданным, поскольку получается, что «политическая социология доставляет эмпирический материал, который собирается в основном традиционным для социологии методом опроса, а политология обобщает его и возводит стройное здание научной теории». Но «слаженная картина» разрушается тем обстоятельством, что политологи «за деньги, и нередко очень большие деньги, проводят заказные исследования, организуют избирательные кампании, занимаются предвыборной агитацией, создают политические имиджи кандидатам, пишут им тексты выступлений и занимаются прочей деятельностью, которую правильнее именовать прикладной, но никак не теоретической».
Наверное, нам следует принести извинение читателям за столь долгое и обширное изложение подходов к определению предмета и цели политической науки, представленных в различных современных российских учебниках по политологии. Также следует объяснить, что мы сознательно стремились по возможности не высказывать никаких собственных комментариев для того, чтобы у них могла сложиться своя точка зрения на современное состояние преподавания политологии в России. Но, как представляется, даже беглый взгляд на данный материал позволяет понять, почему российская политология сегодня все еще занимает неподобающее ей место в системе научных знаний о государстве и обществе. При этом российские политологи во многом сталкиваются с теми же проблемами, что и из коллеги на Западе, по существу, повторяя за ними одни и те же ошибки.
Нельзя, конечно, не отметить в качестве положительного момента тот факт, что в настоящее время стилистика основной массы политологических исследований резонирует с процессом размывания границ между различными социальными науками, отражая процесс их взаимопроникновения. Более тесному взаимодействию между представителями различных гуманитарных научных дисциплин способствует понимание необходимости комплексного решения важнейшей проблемы, связанной с определением и отслеживанием критических показателей социально-политического развития, чтобы не допустить разрушительной эскалации социально-политических противоречий, социально-политической дезорганизации и деградации. Можно сказать, что интеллектуальное сообщество осознает, что перед комплексом социальных дисциплин возникают новые вопросы, требуют своего объяснения новые процессы, которые, с одной стороны, ведут ко все возрастающей интеграции человечества, а с другой — таят в себе опасность и риск неконтролируемого социально-политического распада.
Вместе с тем невозможно отрицать и тот факт, что на практике в России пока наблюдается недостаточный уровень интеграции научного сообщества, взаимодействия и сотрудничества представителей различных академических дисциплин, а главное — острый дефицит в концептуальных прорывах теоретического видения политики, государства, права и социального мира.
По существу, предлагаются и используются одни и те же варианты из сменяющих друг друга двух наборов социально-политических мер (либерально-рыночных и государственно-дирижистских) с выдвижением одних и тех же аргументов в защиту или опровержение каждого из них.
Так, одна часть политологов, экономистов и социологов, вырядившись в тогу либерализма, повторяет давно зазубренный (но не обязательно усвоенный) урок, что все решат рынок и частная собственность. Другие, облачившись в мантию сторонников социальной справедливости, аналогичным образом рассуждают о необходимости активного государственного вмешательства в экономику. При этом, как это ни парадоксально, но фундаментальные недостатки, не позволяющие рассчитывать на получение серьезных положительных результатов от применения указанных мер, до сих пор остаются не выявленными. В этих условиях политические призывы к сочетанию рыночных механизмов с инструментами государственного регулирования социально-экономических процессов также оказываются малопродуктивными.
Не случайно понятия «рынок» и «государство» по-прежнему наделяются некими божественными или дьявольскими свойствами в зависимости от угла зрения или занятой позиции в замшелом идеологическом споре так называемых индивидуалистов (или рыночников) и коллективистов (или государственников). Между тем обе точки зрения представляют собой две стороны одной и той же старой монеты. Давно уже было подмечено, что «нет ничего бессмысленнее, чем связывать столько ожиданий с государством, т.е. предполагать существование коллективной мудрости предвидения после признания индивидуальной беспомощности и недальновидности»80. Опасность такой «бессмысленности» обусловлена тем, что ее распространение способствует возрождению идеологии тоталитарного государства, неизбежность крушения которого связана с крупномасштабными социальными потрясениями.
Характерно, что даже у сторонников расширения государственного вмешательства в экономику одним из главных аргументов в защиту предлагаемых ими мер называется отсутствие «чистого» рынка. При этом многие представители так называемого коллективистского крыла вполне убедительно критикуют и обвиняют правительство в антиобщественной деятельности, в том, что именно государство несет основную вину за проведение незаконной приватизации, продажу национальных интересов и т.д. Но одновременно они же выступают за расширение роли государства, то есть за предоставление государственным чиновникам дополнительных или неограниченных полномочий, предлагая, таким образом, лечить подобное подобным, что, как правило, приводит к трудно исправляемым последствиям. Конечным пунктом такого коллективистского врачевания может быть восстановление высшей и наиболее извращенной формы индивидуализма в виде тоталитарной и авторитарной власти, основанной на полицейских методах хозяйствования и на подавляющих всякую инициативу корыстных интересах бюрократии.
Не менее печальный результат может давать и отстаивание радикально противоположных, на первый взгляд, идей, которые составляют основу вульгарного либерализма. Дело в том, что его сторонники странным образом не замечают монополистических устремлений крупного бизнеса, заинтересованности новых «магнатов» в укреплении своего положения с помощью государственной власти. Более того, псевдолибералы выступают за сохранение за государством монополии на денежную эмиссию. При этом не учитывается тот факт, что государственное регулирование денежной массы всегда являлось грубым вмешательством в деятельность свободного рынка.
Более того, если исключить социальную мифологию, то синонимом рынка окажется обмен товарами и услугами между относительно самостоятельными экономическими субъектами. Разнообразные формы обмена всегда были присущи и, безусловно, должны сохраняться в качестве естественного компонента существования любого человеческого общества и экономической свободы индивидов. Но сам по себе обмен товарами и услугами никогда не являлся и не может представлять собой достаточное условие для социально-экономического развития. Товарообмен не обеспечивает возможность расширенного воспроизводства и изменение его структуры, возникновение и расширение процесса разделения труда, а является лишь его результатом. Человеческое развитие началось и продолжается только благодаря тому, что между людьми естественным образом стали возникать различные формы кредитных отношений. Иными словами, социальное развитие оказывается возможным только при наличии отношений, когда одни члены общества оказываются готовы вносить больший вклад в создание материальных и духовных благ, чем они получают или могут получить в тот или иной конкретный период времени от других его членов; благодаря тому, что одни люди, обладая более высокими способностями и реализуя их на практике, по собственной инициативе стали делиться результатами своей деятельности (включая знания и опыт) с другими, удовлетворяя их потребности, но получая от них взамен обязательства в виде признания их прав как кредиторов. Одной из важнейших форм фиксации указанных прав явилось появление института денег, а одним из необходимых условий их реализации стало развитие товарного производства и обмена, т.е. рынка. С учетом сказанного можно считать, что человеческое общество развивается на острие готовности части своих членов, обладающих большими творческими способностями (как умственными, так и физическими), к прагматическому альтруизму. Причем, с точки зрения потребностей социального развития, одной из главных функций и задач государства является поддержание полноценных кредитных отношений в обществе, включая обеспечение естественных прав кредиторов и снижение рисков (обусловленных возможным превращением кредитных отношений в ростовщические81) путем предотвращения разрастания различных форм монополизма, особенно в кредитной сфере. В более общем плане можно сказать, что в качестве основной социально значимой функции государства следует рассматривать страхование условий, необходимых для социального развития.
Вместе с тем, существование института денег, необходимо возникших как форма фиксации прав кредиторов общества и условие его развития, можно рассматривать как естественный механизм страхования общества от попыток установления и сохранения тоталитарного государства. Дело в том, что, несмотря на неоднократно предпринимавшиеся и предпринимаемые попытки устранения денег и/или монополизации государством денежной эмиссии, эти попытки неизбежно рано или поздно терпели и будут терпеть крах, приводя к крушению и тоталитарного режима. В этой связи относительно независимое существование политической (государственной) и «денежной» властей можно рассматривать и как показатель, и как необходимое условие социально-экономического развития и социально-политической стабильности.
Более подробно к раскрытию данного теоретического положения мы еще вернемся. Здесь же только подчеркнем, что предложенный подход позволяет демифологизировать представления о возможностях рынка и государственного регулирования; по-новому подойти к решению вопроса, связанного с определением положительных и негативных сторон функционирования института частной и государственной собственности; переформулировать цели и функции финансовых структур и банковской системы; а главное — находить объективные критерии и оценки политики государства, раскрывать границы и механизмы обеспечения ответственности государственной власти.
Все вышеизложенное отчетливо очерчивает потребность в серьезной «перестройке» политической науки. Основной задачей указанной перестройки, с нашей точки зрения, является переосмысление существующих теоретических воззрений на государство и право. Речь идет не о создании новых конструкций «идеального государства», а о переоценке естественных социальных основ права и власти, которые постоянно проявляют себя на практике, но до сих пор не получили должного внимания и осмысления. В качестве первого шага в этом направлении, как нам представляется, следует осмотреться, по-новому взглянуть и переоценить теоретическое наследие, доставшееся современной политической науке из глубокого прошлого.